Неисправностей больше не было. Барков влез в кабину и попробовал открыть бензокран. Послышался шум льющегося на снег бензина. Значит, он поступал нормально. Но чем соединить концы перебитого бензопровода? Николай обшарил бортовую сумку. Здесь ничего подходящего не нашел; поискал в карманах меховых брюк — там только плоскогубцы; покрутил в руках ракету, размышляя, нельзя ли использовать ее И тут его взгляд упал на резиновый шланг переговорного аппарата. Это и было то, что требовалось.

А восток все светлел и светлел. Автомашины были не страшны: они проносились быстро по шоссе. Другое дело — медленно двигающийся обоз. Николай понимал, что дорога каждая минута.

Он быстро отрезал кусок резинового шланга. Однако соединить концы перебитого провода оказалось нелегким делом. Как только начинал стягивать накрученную на конец шланга проволоку, она срывалась, и все приходилось начинать сначала. Замерзшие пальцы плохо слушались. Наконец с помощью плоскогубцев и проволоки удалось достаточно прочно закрепить концы шланга на перебитом бензопроводе. Бензин теперь без утечки мог поступать в мотор.

Николай подышал на совершенно окоченевшие руки, зябко подергал плечами, потом попробовал стенки цилиндров: они были уже холодными. Глянул на посеревшие вокруг деревья, кусты у шоссе — начинался рассвет — и подумал: «Все на пределе». Потом быстро пошел к месту, где оставил штурмана.

Колесник дожидался товарища на том же месте.

— Саша! Можешь мне помочь запустить мотор? Хватит ли сил? Может быть, успеем, вылетим, пока не заметили самолет, или…

Он не договорил. Обоим было понятно, что означает это «или». Штурман скосил глаза на летчика, скупо ответил:

— Постараюсь…

Взвалив Колесника на плечи, Николай пошел опять к самолету.

Все вокруг серело. Отчетливо стали видны границы поляны. Совсем редким и низким оказался кустарник в стороне, где проходила дорога. Опасность быть обнаруженными возрастала с каждой минутой.

Немецкие машины на шоссе появлялись совсем редко. К утру их сменил нескончаемый поток армейских повозок и крытых фургонов.

«Отступают», — злорадно подумал Барков.

Когда он, напрягая последние силы, приподнял штурмана повыше, чтобы удобнее положить его на плоскость, тот неожиданно выскользнул из рук и ударился о край трапа. Стон товарища больно отозвался в сердце Николая.

— Прости, Саша!

— Ничего… что делать!..

Медленно и осторожно, с помощью летчика штурман забрался в кабину.

На поляне было совсем уже светло. Лес еще казался черной громадой — там стояла темнота, на шоссе же можно было различить не только отдельные повозки, но и людей.

Николай снял с мотора куртку и надел ее на себя, снял чехол, потом окинул взором поляну, шоссе, наметил направление взлета и тихо спросил:

— Готов, Саша?

— Готов, — так же тихо ответил штурман.

Летчик глубоко вдохнул в себя воздух, словно перед трудным бегом, провернул несколько раз винт и сильно рванул его.

— Контакт!

Мотор молчал. Николай снова взялся за винт, провернул его, еще раз рванул.

— Контакт!

Мотор молчал. Сдерживая нарастающую тревогу, Николай в третий раз подошел к винту. После рывка винт качнулся вперед, назад, потом раздался громкий звук выхлопа, винт сделал несколько оборотов и остановился…

Николай бросил взгляд в сторону шоссе: услышали или нет? И, не рассмотрев, что там делается, кинулся к винту.

— Саша, энергичнее, давай!..

На этот раз мотор заработал. Летчик обежал вокруг плоскости и не сел, а ввалился в кабину. Когда руки привычно нащупали рули управления, бешеная радость овладела им. «Спокойнее, спокойнее!» — говорил он сам себе. Николай сразу же увеличил обороты, и самолет, словно нехотя, качнулся, стронулся с места и заскользил к опушке леса. Летчик увидел, что штурман показывает рукой в сторону шоссе.

Движение на шоссе прекратилось. У края дороги сбилась группа немцев и смотрела в сторону ползущего по поляне самолета. «Вот ослы! — невольно усмехнулся Николай. — Не разберутся, чей самолет!» Но солдаты все же заметили красную звезду на борту машины и тут же забегали вдоль повозок.

— Спокойнее! — сквозь зубы повторил летчик, продолжая рулить. И, когда разворачивал машину, готовясь к взлету, услышал, кроме шума мотора, резкие короткие хлопки: опомнившиеся вражеские солдаты открыли ружейный и автоматный огонь. Несколько черных фигурок уже бежало к самолету.

Колесник еще раз потолкал руль управления и показал рукой в воздух. Николай утвердительно кивнул головой.

Черные фигурки — их стало больше — уже были близко от направления взлета. «Перехватить хотят! — подумал Николай и опять сквозь зубы прошептал: — Спокойнее, спокойнее!..»

Вдруг звякнуло стекло на приборной доске. И в этот момент летчик дал мотору полный газ. Ускоряя бег, машина помчалась по поляне. «Только бы не подбили на взлете», — мелькнула мысль, и Николай громко закричал:

— Держись, Саша, держись!..

Самолет с ревом несся к центру поляны. «Взлетит или не взлетит?» По нарастающей скорости движения чувствовал: должен взлететь!

Несмотря на рев мотора, хлопки выстрелов были отчетливо слышны. Николай увидел, как солдаты, оказавшиеся на пути самолета, попадали в снег, напуганные видом мчавшейся прямо на них машины; другие же с колена вели огонь из автоматов.

Николай невольно отшатнулся от левой плоскости. На ней, словно капельки сильного дождя, образовалась, цепочка дырок от автоматной очереди. Правую руку пронзила боль. Он левой рукой перехватил руль и потянул на себя. Машина, тяжело и неуверенно, все же оторвалась от земли.

Но впереди еще деревья! Набирая высоту, самолет едва не задел за вершину самой большой ели, но выровнялся и, ревя мотором, понесся над лесом.

Уже в воздухе Николай увидел, как голова штурмана, сидевшего в передней кабине, медленно сползла вниз. «Что с Сашей?..» Вместе с тревогой за товарища росла и радость: «Летим!»

Уйдя из-под выстрелов, Николай развернул самолет на восток. На бреющем полете машина с ревом пронеслась над шоссе. При виде свалившейся, казалось, прямо на них машины лошади поднимались на дыбы, ломали оглобли, черные фигурки людей шарахались в стороны.

…Уже на подходе к своему аэродрому Барков почувствовал, как руль управления несколько раз дернулся в его руках. Это Колесник, очнувшийся после забытья, давал знать о себе. Николай понял: жив штурман, и тоже подергал руль, как бы отвечая: «Все в порядке. Идем домой».

В госпитале Николай пробыл недолго. Перед уходом он зашел попрощаться в палату, где лежал тяжелораненый штурман.

— Выздоравливай, да поскорее!

Колесник слабо улыбнулся, пожал руку и сказал тихо:

— Молодец ты какой, Коля!

— Ну, что ты! Какой молодец?.. Мямля!.. — неожиданно вырвалось у Николая.

Колесник удивленно уставился на него.

— Ведь сам меня так назвал когда-то, да ладно, уж все прошло, — попробовал Николай свести разговор к шутке и смущенно засмеялся.

— Нет, нет! Ты объясни, когда это я мог так назвать тебя?! — возбужденно заговорил Колесник.

Сердясь на себя, сбиваясь, Николай кое-как напомнил тот давний вечер. В ответ Колесник заулыбался:

— Я помню, ты еще так неожиданно тогда ушел. Обиделся, значит! Но ведь Нина спрашивала совсем не о тебе, а о моем школьном друге — ее знакомом!

Теперь пришлось краснеть Николаю.

— Ты… ты… извини. Это у меня так… вырвалось… — смущенно пробормотал он. — Выздоравливай, Саша!

Николай стиснул руку Колеснику и выбежал из палаты.

В части он с нетерпением ожидал возвращения штурмана, со стыдом вспоминая свое отношение к нему в последние месяцы…

После этой памятной для обоих посадки в тылу врага не было в полку более дружной пары, чем экипаж «семерки». В самых трудных условиях экипаж Баркова, как правило, вылетал первым, мастерски разыскивал цель, подавлял ее, чтобы облегчить выход другим экипажам. Ни ночные истребители, ни десятки прожекторов и огонь зениток не могли остановить его полет. И неизменно после каждого вылета летчик и штурман вместе приходили на командный пункт, и Николай Барков докладывал командиру: