Коноплин отозвал Ладилова в сторону:

— Чего ты злишься? К Засядько нельзя так относиться. Ты же знаешь, парень очень старательный. Такого грубость только расстроит. От ругани такому никакой пользы, только вред.

— Ерунда. Солдата надо в ежовых рукавицах держать. Никогда не испортится в таком случае.

— Это не твои слова.

— Хочешь сказать, у кого-то научился?

— Да. Но не в этом дело. Одна строгость не всегда может привести к успеху. Еще более того — грубость. Так и знай — я против. Мне жаль механика.

— Вот еще жалостливый нашелся! Мне это ни к чему.

— Подумай, Женька! Директора завода помнишь? Танцевал с девчонками, хороводился, не зазнавался. А знамя за первое место получил именно его завод. Вот тебе и панибратство! А любят как его рабочие!

— То — гражданка. А тут — армия.

— Верно. Там и здесь люди одни и те же. Между прочим, и Засядько пришел к нам от станка…

Мнения у обоих так и остались разными. Летчик и штурман разошлись, недовольные друг другом.

В последующие дни даже в гостинице Коноплин и Ладилов сталкивались редко. Говорили больше о пустяках. О выступлении капитана, летчика-истребителя с хвостовым номером «99», никто из них не обмолвился. Словно и не было такого капитана и его выступления.

Ладилов рано уходил в город, возвращался поздно. Едва ли высыпался. Особенно накануне дневных полетов, когда надо было подниматься на рассвете.

Коноплину хотелось сказать, что так поступать вредно — уходить в полет усталым. Но как сказать? Ладилов сам прекрасно знал, что играть со сложной авиационной техникой нельзя. А главное, ведь он каждый вечер бывал с Элей! Подумает еще — зависть!

Нет, лучше молчать.

Однажды в воскресенье, когда Алексей приехал с реки, он удивился: Евгений был в комнате.

— Ты же должен был уехать на остров с Элей! Что случилось?

Спросил и покраснел — о девушке не стоило бы говорить.

Евгений беззаботно рассмеялся:

— Капризы девичьи. Подумаешь, недотрога!

Он махнул рукой. Смех его звучал довольно искусственно.

Расспрашивать Алексей не стал. Принялся переодеваться. Летчик не выдержал и объяснил:

— Понимаешь, пошла Элька цветы рвать. Я с ней. Ушли от реки. Кусты там. Ну и… поцеловал ее. А она как кошка… В общем, поругались. Разъехались по домам.

Краска схлынула с лица Коноплина. Он сел, положил руки на стол. Наступила неловкая пауза.

— Обидел? — глухо сказал Алексей. — Такую девушку!

— Да ты что, ревнуешь? Здорово! Отелло, скажем, имел на это право, а ты? И слушай! — разозлился Евгений. — Если мне по каждому поводу будешь нравоучения читать, ей-ей же поссоримся! Не беспокойся, Элька позвонит, сама прибежит еще! — самоуверенным тоном добавил он. — Подумаешь!..

В свободное время Ладилов подолгу валялся на кровати, иногда читал. Раза два за неделю увязался со штурманом и просидел оба вечера в библиотеке. Отношения стали прежними, дружескими.

Эля не позвонила. И не пришла.

В пятницу Евгений не выдержал. Посидел вечером в гостинице, лениво перелистывая журнал. Потянулся, стукнул кулаком по столу.

— Черт возьми, Лешка! Что мы сидим, как кроты? Пойдем в город!

Алексей посмотрел на часы.

— Пожалуй, можно на последний сеанс в кино успеть.

— Нет уж. К девчатам на танцы.

— А я в кино.

— Жаль. Могли бы вместе.

Евгений быстро стащил с тебя обмундирование, достал из шкафа новый серый костюм.

— Не прозевай, Лешка! Жизнь, брат, дается один раз! Кто это сказал? Есенин, что ли?

— А может быть, кто другой? И после этих слов написано еще кое-что в этой книжке. Забывать нельзя. Не помнишь?

— Нет. Всего голова не упомнит. Иду. И скоро не жди.

Алексей опустил голову. Не удержался, спросил:

— С Элей?

— Кланяться ей? Ну, нет. А с кем — еще не знаю. Девчат на танцах много. Пойдешь, а?

— В другой раз. Пойду в кино.

— Эх ты!

Евгений хлопнул друга по плечу, на ходу крикнул: «Пока!» — и исчез за дверью.

И надо же было такому случиться! Когда Алексей стоял в очереди к кассе кинотеатра, кто-то тронул его за рукав. С недовольным лицом оглянулся. И тут же широко раскрыл глаза, заулыбался: рядом с ним стояла Эля.

— Вы?!

— Разве не узнаете? — засмеялась девушка. — Рассеянный вы, Леша. Я вас позвала, а вы ничего не слышите. Так нельзя.

— Я… я думал о своих делах. Вот и получилось…

— О делах, а сами идете смотреть картину. Здесь уж о делах не думают. Здесь отдыхают.

— Понимаю. Впрочем, когда человека что-то волнует, очень волнует, то он и на футболе, и в кино, и где угодно, чем бы ни был занят, всегда думает о своем.

— У вас какая-нибудь беда?

Алексей замялся.

— Нет. Так просто.

— Если просто, то возьмите и мне билет. Хорошо?

— Обязательно! Конечно! — заторопился Коноплин.

Девушка смотрела на него, улыбалась.

— Вы сегодня удивительно разговорчивый. А всегда были не таким. Я считала, что вы, простите, из породы молчунов.

Тут Коноплин совсем растерялся.

— Молчуном я никогда не был, но…

— Что — «но»? Договаривайте!

В это время подошла очередь Коноплина получать билеты, и «договорить» он не успел. И был рад этому. Рад был и тому, что, лишь только они вошли в зал, как начался фильм.

О чем говорить с Элей, как говорить — этого Алексей не знал. Странно, боялся он ее? Так нет же! Скорее, хотел, чтобы она всегда была рядом. Об этом он если и думал, то тут же отбрасывал подобные мысли.

Что происходило на экране, Алексей видел плохо. Он чувствовал рядом плечо Эли, иногда видел ее профиль. В течение всего сеанса не сказал ей ни одного слова. Втайне завидовал Ладилову. Евгений, когда втроем оказались когда-то в кинотеатре, наклонялся к девушке, что-то шептал. А вот он, Коноплин, так не умеет.

Окончился сеанс, зажегся свет. Алексей пропустил девушку вперед. Еще в толпе, при выходе из театра, Эля повернула к нему лицо:

— Неплохая картина, правда?

— Хорошая, — согласился Алексей.

— Мне больше всего понравился «молодожен» — этот самый дедушка. А вам?

— Его внук. Имя только не запомнил. Все были против брака, неравного брака, как считали, а этот мальчуган оказался один на стороне дедушки.

— Интересный паренек. А как он себя с девочкой вел! Будто настоящий кавалер!

Коноплин шел теперь уже рядом с девушкой, улыбался.

— Помню, в третьем или четвертом классе понравилась мне одна девчушка. Такая серьезная, с косичками, а на них всегда беленькие бантики. Для деревни это было редкостью.

— И что же? Тоже носили ей портфель, провожали?

— Нет. У нас тогда и портфелей-то ни у кого не было. Сумки. Холщовые сумки. А провожать… Я ее всегда стороной обходил.

— Почему?

— Ребята засмеяли бы. Да и… не смог бы.

Девушка рассмеялась весело и задорно. Отчего она так смеется, Коноплин не понял.

Медленно шли по направлению к Элиному дому. Говорили о разном.

— А мой дедушка овдовел рано, да так и остался один. Девочкой еще была, завидовала тем, у кого папы или мамы приходили в школу на родительские собрания или встречали детей. А у меня ни папы, ни мамы. Умерли рано, я их не помню. Один дедушка. Просила даже, чтобы у нас была хотя бы бабушка. Тогда не понимала ничего. А теперь знаю, почему все так получилось.

Коноплин удивился.

— Однолюб мой дедушка. Бывают же такие!

— О, сколько угодно!

— Так и возился все детство со мной один.

— И стирал, и готовил?

— Да, и стирал, и готовил, и уроки учить помогал, и в школу провожал. — Эля вздохнула, посерьезнела. — Теперь я ему за все должна отплатить тем же, хорошим, за все его заботы. Сейчас я на практике, с ним. Зову его переселиться в город, где мой институт, а он не хочет. Правда, приезжает ко мне часто. Но как только окончу учебу, обязательно заберу с собой.

— Правильно сделаете. Только возьмите направление туда, где река есть или озеро. Без рыбалки ему не обойтись, — пошутил Коноплин.