Осмотрев его, я с удивлением обнаружил, что днище бачка приняло странную полушаровидную форму. Я тут же исследовал второй примус. С ним произошла та же историю. Не раздумывая о причинах столь странного явления, я ногой вытоптал в полу лунки, вставил в них разбухшие примусные баки и уселся рядом, страшно довольный своей сообразительностью. Неожиданно в кают-компании появился Комаров.

-  Ну как дела? - осведомился он.

-  Да вроде ничего, все нормально, только с примусами что-то странное приключилось. Бачки немного выдуло.

-  Выдуло, говоришь? - встревоженно спросил Комаров. - А ну дай поглядеть.

Я снял бак со снегом и приподнял примус над лункой. Комаров посмотрел и ахнул:

-  А ну быстрей туши их к чертовой матери. Ты что, сдурел? Они же вот-вот могут так жахнуть, что ни от палатки, ни от тебя ничего не останется. Это же надо быть идиотом, чтобы сварганить примус, работающий на бензине, и не позаботиться укрепить днище.

Я послушно погасил оба примуса и выбросил их из палатки в сугроб.

-  Чего ж теперь делать, Михал Семеныч? Ведь снег таять не на чем.

-  Ладно, не тужи, доктор. Я сейчас принесу еще одну плитку, у меня она осталась в загашнике, и паяльную лампу. Все будет тип-топ.

Только когда Комаров ушел, я всерьез задумался над его словами и ужаснулся, представив, как с грохотом взрываются примуса и... У меня даже мурашки побежали по спине. Но потеря примусов создавала непредвиденные трудности. Однако настоящие трудности были еще впереди.

Поздно вечером, когда я вернулся в свое жилище и, забравшись в спальный мешок, задремал, палатка неожиданно содрогнулась от сильного толчка. Со стола попадали кружки, книги, банки с лекарствами. С грохотом шлепнулся на пол тяжелый стерилизатор с инструментами. Нас словно выдуло из спальных мешков. На ходу натягивая шубы, мы выбрались наружу.

Нас встретили удары ветра, завывавшего на все лады. Но сквозь эти ставшие привычными звуки с юга явственно слышались подозрительные трески и покряхтывания.

-  Пошли посмотрим, - сказал Гудкович, зажигая фонарь. Закрываясь от ветра, мы прошли с полсотни шагов, когда яркий луч фонаря выхватил из темноты груду шевелящегося льда. Там, где еще вчера простиралось ровное поле, шевелилась груда сторошенного льда, напоминавшая спину чудовищного доисторического ящера. Льдины налезали друг на друга, хрипели, стонали и вдруг, словно обессиленные, замирали, вывернув к небу свои искореженные бока. Но, как показал осмотр, в котором приняли участие еще трое любопытных, наша льдина, по счастью, оказалась целехонькой.

12 ноября.

Пурга работает по полной программе. Потоки снега несутся, как в аэродинамической трубе. В двух шагах ничего не разглядеть, да и сделать эти шаги можно только на карачках. Стоит приподняться, как ветер сшибает с ног. Преодолев полосу препятствий, отделявших меня от камбуза, я попытался приподнять откидную дверь, но не тут-то было. Огромный надув плотно закрыл вход в спасительное убежище. Разыскав в темноте лопату, торчащую у входа, я с остервенением накинулся на сугроб.

Прошло минут пятнадцать, прежде чем мне удалось проникнуть внутрь. Но зато какое блаженство оказаться под защитой надежных палаточных стен. Я торопливо зажег все конфорки и, сбросив на пол промороженную шубу, с чувством блаженного покоя окунулся в теплые потоки воздуха. Согревшись, я принялся за привычную работу. К счастью, все необходимые продукты накануне я принес со склада и теперь принялся резать, шинковать, открывать банки с консервами, то и дело похваливая себя за предусмотрительность. Поставив оттаивать побелевшие от инея антрекоты, развесив под потолком на веревочках замерзшие буханки хлеба, я нарубил оленины и поставил вариться на плитку. Полистав свой кулинарный талмуд, я решил удивить моих едоков настоящим украинским борщом. И хотя это был первый борщ в моей биографии, я не сомневался в успехе, ибо твердо следовал совету Водопьянова - мяса должно быть больше, чем воды. Выждав, когда мясо проварилось, я набухал в кастрюлю свежего картофеля, сухого лука, моркови, добавил томат-пасты и сунул пару стручков красного перца. Борщ выглядел весьма аппетитно. Его бордовая поверхность отливала узорами жира, сквозь которые, словно рифы, проглядывали сочные мослы. Наконец все собрались за столом, принюхиваясь к ароматному, клубившемуся над кастрюлей пару.

Скрестив руки на груди, я нетерпеливо ждал заслуженных похвал. Как вдруг Комаров, покопавшись ложкой в борще, выудил какой-то продолговатый предмет.

-  А це где таке? - ехидно вопросил он, подняв свою находку над тарелкой. Разглядев ее, я ахнул. Бирка. Видимо, эта проклятая фанерка, на которой писали вес и сорт оленины, примерзла к туше, замаскировавшись инеем.

Меня попытался спасти Яковлев.

-  Подумаешь, бирка. Невидаль какая, - сказал он, добродушно хохотнув, - может, это у доктора особое блюдо - "борщ с биркой". И кстати, очень даже неплохое. А ну-ка, Виталий, сообрази мне еще одну мисочку.

Пример Гурия оказался заразительным. За ним и остальные потребовали добавки.

Переборов смущение от допущенной оплошности, я набрался нахальства и заявил, что в фанере содержатся особые витамины "Ф". Моя промашка вызвала целый поток воспоминаний, связанных с деятельностью присутствующих на кулинарном поприще.

-  Теперь могу честно признаться, какие я испытывал адовы муки, приготовляя впервые в жизни гречневую кашу, - сказал Гурий, поглаживая бороду. - Я был уверен, что дело это совсем нехитрое. Налей в кастрюлю воды, насыпь крупы, посоли и поставь на огонь. Так я и сделал. Но, видимо, переусердствовал с крупой. Поначалу все было хорошо, и вдруг на моих глазах каша стала разбухать и полезла из кастрюли. Я быстренько снял ее с огня, но каша все лезла и лезла, растекаясь по столу. Я так увлекся борьбой с разбушевавшейся кашей, что совсем забыл про антрекоты, жарившиеся на сковородке. Ох и ругались все.

-  А ты помнишь, Зямочка, историю со щами? - сказал, усмехнувшись, Комаров.

-  Еще бы, - отозвался Гудкович. - Меня позвал Макар Макарыч подсобить на лебедке, и я попросил Васю Благодарова, забежавшего на огонек, присмотреть за щами. Возвращаюсь, а Вася говорит: что же это ты щи забыл посолить? Пришлось их досаливать. Я как-то не придал его словам значения. Когда все сели за стол, я разлил щи по тарелкам, наложил каждому любимых мослов и стал ожидать похвал от едоков. Щи получились наваристые да и пахли очень аппетитно. Вдруг Курко положил ложку на стол и заявил, что это "хлебово" в рот невозможно брать. Аж скулы сводит. Я к Васе: ты откуда соль брал? Да вон из той стеклянной банки из-под компота. Так ведь там лимонная кислота. А Канаки и говорит: не беда, мы сейчас все мигом исправим. Я и глазом моргнуть не успел, как Канаки схватил пачку соды и высыпал ее в кастрюлю. Что тут началось. Щи запенились и полезли из кастрюли на стол. Все хохочут, я мечусь с тряпкой, а щи продолжают бушевать. Пришлось обойтись без первого.

-  Да, други мои, - сказал, усмехаясь, Гурий, - ведь пока доктора не было, мы все помалкивали. Каждый понимал: придет и твой черед готовить. Все твердо усекли правоту пушкинского Германна: сегодня ты, а завтра - я.

Мое положение было потрудней, и нет-нет я слышал ворчливые замечания в свой адрес. Но, помня совет Водопьянова, я благоразумно помалкивал. Правда, однажды я все же не утерпел и на упрек, что меню могло быть поразнообразней, а то все пельмени да олени, буркнул в ответ: что бы вы запели, если бы я принялся вас кормить по меню Амундсена.

-  И чем же он кормил своих спутников, дорогой доктор? - осведомился Никитин, всегда защищавший меня от нападок.

-  Да уж не стесняйся, Виталий, просвети нас, темных, - поддержал его Яковлев.

-  Пеммиканом, галетами, молочным порошком. А когда возвращался с Южного полюса, то и собачатиной.

-  Ну и ну, - сказал Гурий, большой любитель вкусно поесть. - Я бы на такой пище быстренько бы ноги протянул.