Не прошло и часа, как помощник вновь возник перед грозными очами шефа.

-  Разобрался?

-  Так точно. Это - проделки Кекушева.

-  Кекушева? А при чем тут Кекушев?

-  Именно он и причем, - пролепетал помощник. - Кекушев летает первым механиком на самолете Головина. Головин летит по маршруту Архангельск - мыс Шмидта. Я сверил время посадки самолета в каждом порту с датами радиограмм. Они уходят или в тот же день, или на следующий.

-  Ладно. Иди работай. Вернется Головин, Кекушева немедленно ко мне.

Наверное, многие из вас слышали о Кекушеве. Николай Львович человек был неординарный и прославился не только как блестящий знаток авиационной техники, но и великий мастер розыгрышей. Возможно поэтому жертвы его не всегда безобидных шуток прозвали Кекушева Леопардычем.

Секрет загадочных радиограмм скоро раскрылся. Прилетев в Игарку - это был первый аэродром посадки самолета Головина, экипаж, как обычно, отправился в аэропортовскую столовую, где его ждал традиционный обед из копченой рыбы, наваристого борща и жаркого из оленины. Борттехник, как обычно, захватил с собой объемистую флягу со спиртом, именуемую "конспектом" (бидон со спиртом, находившийся на борту, именовался "первоисточником"). Наполнили кружки, произнесли первый тост за всех летающих в Арктике, и трапеза началась. Поговорили о московских новостях, о погоде на маршруте, о дамах, а когда, разомлев, запели любимую песню "Летят утки и два гуся", Кекушев, обняв за плечи начальника аэропорта, жарко зашептал ему в ухо: "Слушай, Петрович, ты же знаешь, как я тебя уважаю. Так вот, поделюсь с тобой одним важным секретом. Пока это тайна, и ты смотри никому ни гу-гу. Проговоришься - подведешь меня под монастырь".

Начальник поклялся, что ни одна душа об этом не узнает.

-  Тогда слушай. Второй часовой завод приготовил полярникам сюрприз: новые часы. Да не простые, а особенные. Корпус изготовили из дюраля списанных полярных самолетов, а на циферблате вместо цифр изображены портреты полярных летчиков-героев: Водопьянова, Мазурука, Слепнева и других. А в центре циферблата имеется маленькое окошечко, из которого каждый час выглядывает голова Шмидта и называет время. Снизу сделана подсветка в виде северного сияния. Часов, понимаешь, изготовлено немного, на всех не хватит, но если ты поторопишься, дашь радиограмму в политуправление Главсевморпути с обоснованной просьбой - думаю, тебя уважут.

На следующее утро радист "отбил" в Москву соответствующую радиограмму.

Успех окрылил Леопардыча, и начальник каждого следующего аэропорта, посвященный в "тайну" необыкновенных часов, немедленно извещал Москву о своей просьбе.

Кекушев отделался выговором, но вся Арктика еще долго хохотала, вспоминая историю "часов со Шмидтом".

31 октября с очередным самолетом прилетел Водопьянов. На мой вопрос о самочувствии он только отмахнулся.

-  Заживет как на собаке, - буркнул он, усаживаясь за столом в кают-компании.

-  Ну так что же будем делать, Михал Васильич, - сказал Сомов. - Еще одна такая "бомбежка" и нам хана. Может, попробуем все же уговорить Задкова посадить машину на льдину?

-  Боюсь, полосы не хватит. Не дай бог еще одна авария, и тогда мне головы не сносить.

-  Хватит полосы, - уверенно сказал Комаров. - Поднатужимся, еще метров двести расчистим и будет порядок - хоть Ту-4 сажайте.

-  Ну смотри, Комар, на тебе вся ответственность. Значит, решаем: даем Задкову добро. - Водопьянов допил кружку с крепко заваренным чаем, закурил и пробасил: - Доктор, а у меня для тебя подарок. Чуть не забыл.

Он вышел из палатки и вскоре вернулся, держа в руках два больших свертка. Когда их освободили от промасленной бумаги, перед моим восхищенным взором появились два огромных примуса, сверкавших начищенной медью пузатых пятилитровых бачков.

-  Вот держи. Они тебе хорошими помощниками будут.

Мы мигом заправили бачки бензином, погрели горелки, покачали поршнями, и палатка заполнилась басовитым гудением чудо-агрегатов.

-  Ну, Михал Васильевич, потрафили вы мне. О лучшем подарке и мечтать нельзя.

-  Ладно благодарить. Пользуйся ими на здоровье, да корми ребят повкуснее.

Привезенные примуса оказались большим подспорьем в моих кухонных делах. На них водрузили огромные дюралевые баки со снегом, который на глазах превращался в воду, получение которой с наступлением зимы снова стало проблемой. На газовых плитках эта процедура длилась часами, а от вододобывающего агрегата пришлось отказаться. АПЛ сжирала тьму бензина, запасы которого были довольно ограничены.

1 ноября.

Сегодня ждем прилета Задкова. Все взволнованы: сядет - не сядет. А вдруг полоса покажется маленькой? А вдруг ее неожиданно сломает? Эти опасения терзают нас весь день. К тому же у всех в душе еще не зарубцевалась рана от трагедии, происшедшей с самолетом Осипова. Но особенно волнуется Комаров. Он не только ответственный за аэродром, но и бывший летчик, хорошо знающий, что такое "неожиданность" в авиации. За оставшиеся до прилета часы он буквально истерзал и себя и своих помощников. Он с утра бегает по аэродрому, заставляя засыпать снегом и утрамбовывать каждую подозрительную трещинку, срубать каждый бугорок. Из больших банок, наполненных соляркой и ветошью, соорудил новый посадочный знак, расставив их в виде большой буквы Т.

Сейчас к Комарову лучше не подступаться ни с вопросами, ни с советами. Обматерит ни за что. Наконец где-то на юго-западе послышался звук моторов.

- Летит, - заорал Комаров. - Зажигай сигнальные огни.

Один за другим запылали банки с соляркой, расставленные вдоль летно-посадочной полосы. За ними дымное оранжевое пламя взметнулось над посадочным Т.

В темном небе отчетливо засветились бортовые огни самолета - зеленый и красный и ослепительно ярко вспыхнули самолетные фары. Комаров пустил зеленую ракету: посадка разрешена. Задков прошел над полосой, развернулся, осветив ее фарами, сделал круг и пошел на снижение. Мгновение, и колеса коснулись льда. Задков мастерски "притер машину" у самого Т. Гигант Пе-8 помчался по аэродрому, подняв снежные вихри четырьмя винтами, и, визжа тормозами, остановился за много метров до конца полосы. Развернувшись, он медленно покатил следом за Комаровым, размахивавшим факелом.

Летчиков окружили, жали им руки, поздравляли с успешной посадкой - первой в мире посадкой тяжелого многомоторного самолета на лед в полярную ночь.

Пока экипаж с помощью зимовщиков разгружал машину, Задков, прихватив Комара, отправился осматривать летную полосу. Когда они вернулись, по довольному, обычно неулыбчивому лицу Задкова мы поняли, что наши труды не пропали даром.

-  Молодец, Михал Семенович, - сказал Задков, - полоса просто отличная. Сказать честно - не ожидал.

-  Тогда пошли пить чай, - сказал Сомов.

-  Извини, Михал Михалыч, почаевничаем в следующий раз. Следом за нами летит Титлов. Надо ему освободить место.

-  Хозяин - барин, - улыбнулся Сомов, - только у меня к тебе просьба. Хочу слетать с тобой на Шмидт, зуб вырвать. А то уже три дня мучаюсь. Терпежу никакого нет.

-  Ну как отказать такому знатному пассажиру? Места у нас хватит.

Пока Сомов сходил в палатку за портфелем, экипаж, закончив разгрузку, преподнес нам неожиданный и весьма приятный подарок - мешок со свежим картофелем и ящик с репчатым луком (тоже не мороженым).

Не успели растаять в темноте огни Пе-8, как снова послышался гул самолетных двигателей, и через несколько минут мы уже копошились у грузовой дверцы, перетаскивая свертки оленьих шкур, банки с пельменями и пятнадцатисуточными продовольственными пайками. Улетая, Титлов захватил наших верных помощников - лаек, честно отработавших свой корм.

2 ноября.