Старый лагерь постепенно пустеет. Но на него нельзя смотреть без грусти. Разломанные укрытия палаток, обрушившиеся тамбуры, разбросанные ящики, валяющиеся старые бочки из-под бензина. Везде следы запустения. Только Ропак с Майной в сопровождении своры щенят носятся по лагерю в поисках чего-нибудь вкусненького.

20 февраля.

Спать больше трех-четырех часов в сутки не удается. И мы, словно в полусне, грузим, возим, опять грузим - и так без конца. А тут еще немало хлопот доставляет автомобиль. Он то проваливается в присыпанные снегом, ставшие незаметными трещины, то застревает в ямах, заполненных рыхлым снегом, то буксует на ровном месте. Но, что весьма важно, его не удается нагрузить, как хотелось бы. Впрочем, эту проблему мы решили довольно быстро, сообразив, что к нему можно прицепить нарты. А это уже 300-400 килограммов дополнительного груза. Но оставалась другая - как перевозить палатки? Разобрать палатку нельзя: ее потом не соберешь, дуги смерзлись, тент при малейшей неосторожной попытке освободить от намерзшего льда рвется, как гнилая тряпка. Тащить палатку целиком на себе - об этом нечего и думать: в каждой из них не меньше 200 килограммов. У нас едва хватило сил перенести их на соседнюю льдину, но полутора километров нам не осилить. На нартах они тоже не помещались.

-  Может, их укрепить на крыше газика? - осторожно спросил Дмитриев. Но Комаров так зло зыркнул на него, что Саша тут же умолк.

-  А почему бы действительно не погрузить на газик? - вмешался Миляев. - Давайте соорудим из досок раму, укрепим ее на капоте, а на нее поставим палатку. Тент с машины снимем, а чтобы Михаилу не закрывать обзор, отшнуруем пол и повернем палатку дверью вперед.

Предложение пришлось всем по вкусу, даже Комарову. Газик с водруженной на нем палаткой напоминал бронемашину с башней из кирзового купола.

Пока все занимались перевозкой грузов, я отправился на новую льдину и там принялся оборудовать одну из привезенных палаток под камбуз. Вымел снег, настелил лучшие из имеющихся оленьих шкур, расставил койки, установил в центре палатки столик и несколько стульев. У входа в палатку укрепил большой деревянный ящик, водрузив на него обе газовые плитки.  Теперь оставалось подключить их к газовому баллону, и новая кают-компания могла принимать гостей. К их приходу на плитках уже закипел чайник, в большой кастрюле весело бурлили пельмени, а под потолком, мерно покачиваясь, оттаивали три буханки хлеба.

Трудно передать восторг товарищей, уставших, промерзших, когда они снова оказались в тепле, вдыхая аромат кипящих пельменей. Но Комаров, проглотив несколько пельмешек, снова уселся за руль газика, и все нехотя покинули наше новое уютное гнездышко.

Особенно много хлопот доставляет нам наша новая трасса. То ее переметет снегом, и в зыбучих сугробах, словно в песке, вязнут колеса. То разведет одну из трещин, и приходится на себе таскать плиты огорошенного льда, сооружая из них мостик. То неожиданная подвижка завалит дорогу ледяными глыбами, и их надо растаскивать, освобождая проезд. То очередным сжатием выдавливает на поверхность зубчатый забор, перегораживающий путь машине. И так без конца. Комаров терпеливо ждет окончания ремонтных работ, и снова колеса газика отмеривают километр за километром, швыряя из стороны в сторону тяжело нагруженные нарты. Чтобы груз не свалился, я ложусь поверх него, придерживая руками. Посвистывает в ушах ветер, мятущийся снег забивается под воротник, каменеет замерзающее лицо, а ты все теснее прижимаешься к нартам, уцепившись за веревки, чтобы ненароком не вывалиться на лед, и словно замираешь, потеряв чувство времени и пространства.

Что-то фантастическое, нереальное есть в этой гонке по океанскому льду в ночном мраке, прорезанном узкими пучками света фар. Он отражается от ледяных глыб, вспыхивает тысячами искр, пронизывает зеленоватое стекло молодых торосов. А по сторонам темнота смыкается двумя черными стенами, сквозь которые фары автомобиля словно пробили световой туннель. Мы работаем почти механически. Нагрузил, лег поверх вещей на нарты, поехал. Разгрузил, вернулся и снова в путь. И так без конца.

Переселение в новый лагерь и отсутствие камбуза отнюдь не освободили меня от обязанностей кока. Время от времени я готовлю в фюзеляже, который с помощью Гудковича и Дмитриева удалось немного прибрать и навести относительный порядок. Неожиданно на продскладе за мешками с крупой я обнаружил сырокопченые окорока - два самых что ни на есть настоящих тамбовских окорока. Я немедленно принялся листать "Книгу о вкусной и здоровой пище" и, почерпнув необходимые сведения, натаял большой алюминиевый бак воды. Засунув туда окорок, я набросал не скупясь все имевшиеся под рукой специи и поставил вариться, как указывала "Книга", на шесть часов. Первым на ужин прибыл Яковлев.

-  Здесь русский дух, здесь Русью пахнет, - сказал он, принюхиваясь и демонстрируя незаурядное знание классической поэзии.

-  Насчет духа - это ты правильно сказал. Но торопиза не надо, - ответил я любимой сомовской присказкой, - придется малость подождать, пока народ не соберется.

-  Мне-то что, - сказал Гурий, принимая безразличный вид, - могу и подождать. - Он расстегнул свою поношенную меховую куртку и, намазав сухарь маслом, стал неторопливо жевать.

Когда все собрались на обед, я поставил на стол блюдо с дымящимся окороком. Это была приятная неожиданность, и вскоре от огромной копченой свиной ляжки осталась лишь одна кость с лоскутками розового мяса. Я было решил попотчевать едоков аппетитно пахнувшим бульоном, но, к счастью, попробовав его, немедленно отказался от этой идеи. Бульон оказался солонее океанской воды. Чтобы добро не пропало даром, я вынес бак на мороз, и к вечеру бульон превратился в круглый темно-коричневый слиток. Разбив его на куски, я целую неделю добавлял их в борщи и супы, придавая им необычную духовитость и особый, ветчинный привкус.

Но вскоре прогулки на обед за полтора километра всем надоели, и было решено организовать камбуз в новом лагере. Поскольку свободной палаткой мы не располагали, камбуз решили разместить в нашей жилой, где кроме меня обосновались Сомов, Дмитриев и Яковлев. Конечно, соседство с кастрюлями и сковородками ни у кого не вызвало прилива энтузиазма, но иного выхода пока не было. Вторую палатку отдали радистам, подселив к ним Гудковича. В третьей поселились Миляев, Петров и Никитин с Комаровым. Две палатки, совершенно непригодные для жилья, отдали одну гидрологам, другую Миляеву под магнитный павильон. Исследования, прерванные ледовой катастрофой, развернулись в полном объеме. Снова каждые три часа Гудкович измерял температуру воздуха, влажность и прочие показатели атмосферы и каждые три часа радисты передавали на Большую землю сводки погоды. Никитин с Сомовым, проделав во льду новую лунку, принялись обустраивать ее, делая перерывы лишь на принятие пищи и короткий сон.

Миляев установил самописцы магнитного поля Земли и, как и раньше, бегал, в сопровождении записаки, к своему теодолиту. Только гляциологи никак не могли оклематься на новом месте. Все их актинометрические площадки, с вмороженными в лед электротермометрами, реперами и рейками, остались в старом лагере.

А природа все не оставляла нас своим вниманием. То налетит пурга, и в круговерти снежных потоков погружаются в сугробы грузы и палатки. То трахнет так, словно льдина сейчас развалится, и ты вскакиваешь как оглашенный, прислушиваясь к треску льда. А вчера сильным порывом ветра сорвало с места палатку гидрологов и понесло ее по снежной целине. Так бы и катиться ей до самой Аляски, если бы не гряда торосов. В ней она и застряла, метрах в двухстах от лагеря. Но 22 февраля, в преддверии годовщины Советской Армии, "хозяин Арктики" обрадовал нас солнечной, ясной погодой. Густые, мохнатые тучи, похожие на стадо бизонов, неторопливо брели, прижимаясь к верхушкам торосов, исчезая за горизонтом. До полудня мы трудились, наводя порядок в лагере. Перенесли остатки продовольствия из старого лагеря, привезли на автомобиле клиппербот и очистили его от наледи.