Что миру до тебя? Ты перед ним - ничто;

Существование твое лишь дым - ничто.

Две бездны с двух сторон небытия зияют

И между ними ты, подобно им - ничто{41}.

Небо опять заволокло тучами, и крупные мохнатые снежинки, бесшумно кружась, садятся мне на плечи. Пора домой. А вот и лагерь. Ярко светится лампочка-маяк на верхушке антенны. Из темноты выплывают знакомые купола палаток: радиостанция с торчащей выхлопной трубой, похожей на пушку, и балкой с ветряком. Чуть дальше виднеются палатки гидрологов, одна - рабочая, которую легко узнать по штырю с флюгером и груде деревянных барабанов с намотанным стальным тросом, вторая - жилая, окруженная стенкой из снежных кирпичей и длинным снеговым тамбуром; по соседству - укрытое снежно-ледовой броней жилище ледоисследователей, от которого тянутся толстые провода к заиндевевшей градиентной установке; чуть дальше виднеется скворечник метеобудки, а неподалеку от нее брезентовый трехгранник магнитологического павильона. А вот и наша родная "аэрологическая", утонувшая в огромном сугробе. За невысоким заборчиком из снежных блоков чернеют миляевские хоромы, которые он дружески делит с Комаровым. Правда, Михаил редко бывает дома, проводя целые дни в мастерской, откуда по всей округе разносится визжание пилы, перестук молотков, басовитое гудение паяльной лампы. Здесь трудится автомобильно-ремонтная фирма "Комаров и Ко", пытающаяся оживить газик, привезенный осенью.

Кто его готовил для нашей станции - неизвестно, но вскоре после отлета титловского Ли-2 обнаружилось, что в машине не хватает ряда деталей. К счастью, для Михаила Семеновича не существует технических трудностей. Он непрерывно что-то пилит, точит, режет, паяет, заставляя нас поверить, что к весне машина будет на ходу.

Между фюзеляжем и старой кают-компанией, превращенной в склад, протоптана "народная тропа", которая никогда не зарастает. Его не спутаешь ни с какой другой палаткой, столько вокруг набросано старых ящиков, наставлено бочек и газовых баллонов. Кажется, я вернулся вовремя. Откуда-то из-за торосов примчался ветер, закружил смежные смерчи и весело погнал их по лагерю.

Началась пурга. Впрочем, все эти напасти природы стали столь неотъемлемой частью нашей жизни, что как бы ни лютовал мороз, ни бесновался ветер, все равно точно в срок отправятся на метеоплощадку Гудкович со Щетининым, уйдут на дальнюю площадку к своим электротермометрам гляциологи, а Миляев с помощниками будут топтаться у теодолита, определяя очередные координаты станции.

"Опасные ситуации, как правило, внезапны. Даже большой опыт не всегда подскажет, как лучше поступить, когда нет времени для размышлений. Богине удачи по душе смелость, находчивость, решительность".

М. Каминский. В небе Чукотки

- Наконец-то потеплело, - сказал Гудкович, зашифровывая по кодовой таблице метеоданные для очередной метеосводки на материк. - Всего минус 20 градусов.

-  Всего-то минус двадцать, - не удержался я. - Представляешь, как бы такое сообщение восприняли радиослушатели в Москве?

-  Наверное, как хохму, - отозвался Зяма и, дописав последние цифры, удалился на радиостанцию.

Я было взял в руки книгу, но читать не хотелось. Может быть, заняться полезным делом? Достав из стерилизатора хирургические инструменты, я принялся смазывать их вазелином, чтобы не поржавели от сырости. Подозрительно громкий скрип заставил меня оторваться от начатой работы, и вдруг палатку резко тряхнуло, словно на нее наехал комаровский газик. Я пулей выскочил из палатки и огляделся: вроде бы все спокойно. Как вдруг раздался обрывающий сердце крик: "Полундра! На помощь!!" - и у входа в тамбур миляевской палатки, словно привидение, возникла фигура ее хозяина. Размахивая руками, он прокричал что-то невнятное и снова исчез в отверстии тамбура. Не раздумывая, я кинулся к нему на помощь. Перемахнув через сугроб, я очутился перед тамбуром палатки. В этот момент льдину потряс удар, и передо мной появилась трещина. Она, быстро расширяясь, проскользнула под тамбур, и он, скособочившись, стал разваливаться, грозя рухнуть и преградить выход. В этот момент, протиснувшись через груду снежных обломков, из палатки выскочил Коля Миляев. Полуодетый, в одном шерстяном нижнем белье и сбившемся набок летном шлеме, он протянул мне две деревянные коробки.

-  На, держи! - крикнул он. - Это хронометры. Смотри не урони, - и вдруг, подавшись назад, завопил не своим голосом: - Берегись!!!

Я отпрыгнул назад и едва не угодил в трещину, уже заполнившуюся водой. В это мгновение свод тамбура рухнул. К счастью, обледеневшие обломки тамбура образовали мостик через трещину. Тут прибежали Гудкович с Дмитриевым, и мы общими усилиями выволокли из палатки оставшееся имущество. Лишь теперь, когда первая опасность миновала, Миляев, которого "полундра" застала спящим в спальном мешке, вспомнил, что одет явно не по сезону, и, схватив в охапку одежду, помчался к гидрологам одеваться.

-  Ну, кажется, все обошлось, - сказал Дмитриев, усаживаясь на сугроб и пытаясь закурить на ветру папиросу.

-  Вероятно... - начал Зяма, но тяжелый гул, раздавшийся за нашей спиной, прервал его на полуслове. Трах, трах - словно спички, с сухим треском переломились радиомачты. Крак, бубух - и толстенная балка ветродвигателя, сломавшись пополам, шлепнулась на снег. И тут мы с ужасом увидели, как между радиостанцией и гидрологической палаткой разверзся лед. Быстро расширяясь, трещина прошла под геофизическим павильоном, и брезент его разорвался надвое.

-  Гравиметр! - завопил Миляев. - Спасайте гравиметр, - и кинулся к павильону. Мы последовали за ним. К счастью, мы подоспели вовремя. Еще секунда, и драгоценный прибор соскользнул бы в воду. Мы едва успели перетащить гравиметр в палатку Гурия, как вдруг прямо на глазах ледяное поле стало расползаться по швам. То там, то тут возникали все новые трещины, сквозь которые проступала вода. Мы метались по льдине, оттаскивая от края трещин научные приборы, бочки с бензином, ящики с продовольствием, газовые баллоны. А тут еще запуржило. Стало совсем темно. Повалил густой снег. Черная вода в трещинах покрылась салом. К счастью, природа сжалилась над нами. Подвижки внезапно прекратились, и наступившую тишину нарушало лишь посвистывание ветра, гулявшего среди торосов.

Поужинали наспех, поэтому часам к десяти вечера к нам в палатку "на огонек" пожаловали гости: Миляев и Яковлев с Петровым. Саша мигом застелил ящик-стол полотенцем, достал кусок твердокопченой колбасы, галеты и головку чеснока. Пока на плитке закипал чайник, начался обмен впечатлениями о сегодняшних событиях.

-  Я только добрался до опытной площадки, быстренько отсчитал показания приборов и полез в рабочую палатку, чтобы сделать отсчеты по зеркальному гальванометру температуры в различных слоях снежного покрова, как вдруг палатку сильно тряхнуло и я почувствовал, что ноги мои разъезжаются. Глянул вниз, а подо мной расползается трещина. Футляр с психрометром бултых в воду, а за ним соскользнул аккумулятор и мигом, пустив пузыри, пошел ко дну. Трещина прошла у самого входа: упади и не выкарабкался бы сам без посторонней помощи. Я перетащил гальванометр в безопасный угол палатки и достал было нож, чтобы распороть брезент полога, как вдруг материя треснула и обрывки его повалились мне на голову. Я выскочил наружу - гляжу: по ту сторону трещины Алексеевич в одном белье и с треногой теодолита в руках.

-  Да, натерпелся я сегодня страху, - сказал Миляев. - Только задремал, вдруг что-то как грохнет. Меня так и выдуло из спального мешка. Гляжу, у входа - трещина и прямо к астрономической площадке идет. Теодолит накренился. Вот-вот в воду шлепнется. Я его успел оттащить, чувствую, ноги холодит. Мама родная, так ведь я босиком на снегу стою. Кинулся обратно в палатку, только успел ноги в унты всунуть, опять как толкнет. Я хвать хронометры и ходу. А тут доктор, к счастью, подоспел.