Всю ночь на 14 февраля мы не спали. Льдину то и дело встряхивало. Она вздрагивала от ударов, поскрипывала, как старый деревянный дом, но пока еще держалась. Трещины, которые образовались десять дней назад и вели себя вполне мирно, сегодня задышали. Они то расходились, то снова сходились, и тогда вдоль их краев возникали невысокие грядки торосов, шевелившихся и похрустывавших.

Порой казалось, что торосит совсем рядом, и тогда дежурный выпускал несколько ракет, тщетно пытаясь разглядеть за короткие секунды их горения, что там происходит.

Наконец забрезжил рассвет, окрасив все вокруг - сугробы, торосы, палатки - в унылый, пепельно-серый цвет, придававший еще большую мрачность происходящему.

Часы показывали восемь, когда льдину потряс сильный удар, от которого закачались лампочки, а со стеллажа на пол вывалились несколько тарелок. Палатки мгновенно опустели, и их встревоженные жители столпились в центре лагеря, напряженно вглядываясь в густой туман, появившийся невесть откуда. Что скрывается там, за его непроницаемой пеленой?

-  И откуда столько тумана натащило? - удивленный столь необычным для нас явлением, сказал Дмитриев.

-  Чертовски дурной признак, - пробормотал, покачав головой, Яковлев. - Наверное, неподалеку образовалась большая полынья. Вот она и парит.

-  Может, сходить разведать, что там творится? - сказал Курко. - Мы с Иваном мигом управимся, одна нога здесь, другая там. Как, Михал Михалыч? - И, не дожидаясь ответа, Костя шагнул в серую густую мглу. За ним последовал Петров.

-  Вернитесь! Немедленно вернитесь! - крикнул Сомов, но обоих уже поглотил туман.

-  Вот чертушки, - возмутился Никитин. - Ну чего они на рожон лезут? Подождали бы немного. Скоро рассветет, и тогда разберемся, что к чему.

-  Вроде бы жмет с востока, - сказал Яковлев, вслушиваясь в громыхание льда. - Похоже, дело серьезное. Только бы наша льдина выдержала.

-  Должна выдержать, - уверенно сказал Сомов, - все-таки трехметровый пак. Окружающие поля много тоньше, и они должны служить хорошим буфером при подвижках.

Понемногу туман стал рассеиваться. Стали хорошо различимы дальние палатки, а за ними черные фигурки Курко и Петрова, удалявшиеся от лагеря. Они были в сотне метров от нас, как вдруг ледяное поле за их спиной треснуло с пушечным грохотом. Обломки поля разошлись на несколько метров, а затем поползли друг на друга с лязгом и скрежетом. За несколько минут образовалась высокая гряда торосов. Наши лихие разведчики бросились бежать назад к лагерю, а мы, затаив дыхание, следили, как они карабкаются через шевелящиеся льдины. Ведь стоит сделать один неверный шаг - и их раздавит многотонными громадами. Лед наступал. Огромные ледяные глыбы наползали одна на другую, обрушивались вниз и снова громоздились. Будто адская мясорубка перемалывала трехметровый пак, и наша надежная льдина метр за метром исчезала в ее прожорливой пасти. Маленькая брезентовая палатка гляциологов затрепетала на верхушке голубовато-белой скалы и, перевернувшись, исчезла в ледяном хаосе. Вал торосов поднимался все выше и выше. Вот он достиг уже шести, восьми метров. Лед впереди него, не выдержав, трескался, ломался и под тяжестью глыб, давивших сверху, уходил под воду. Шум стоял такой, что приходилось кричать друг другу. Снова грохнуло, и метрах в двадцати перед наступавшим валом возник новый. Он стал расти на глазах. Льдины скрипели, охали, налезая друг на друга. Когда высота его достигла 7-8 метров, поле, не выдержав тяжести, снова раскололось с оглушительным треском, метрах в пятидесяти от фюзеляжа образовался третий ледяной хребет и с угрожающим рокотом покатил на лагерь. Он, словно лавина белых танков, продвигался вперед, сокрушая все на своем пути. Тем временем северное крыло вала неумолимо приближалось к радиостанции. Палатку то и дело встряхивало от толчков. С жалобным звоном посыпались со стола миски. Из перевернувшегося ведра выплеснулась вода, залив пол. Щетинин, стоя у отброшенной кверху дверцы, с тревогой следил за приближающимся валом.

- Давай, Костя, давай, - поторапливал он Курко. Но тот словно оглох. Приникнув к рации, он побелевшими от напряжения пальцами сжимал телеграфный ключ, впившись глазами в стрелку часов. До чего же медленно ползет эта проклятая стрелка. Наконец из приемника раздалось долгожданное ти-ти-ти, и Курко лихорадочно застучал ключом, открытым текстом сообщая о надвигающейся катастрофе: "Сильным сжатием базовая льдина дрейфующей станции уничтожена тчк На лагерь наступают три вала торосов тчк Пытаемся перебраться на соседнее поле тчк Все здоровы тчк Сомов тчк Связь кончаю тчк Торосы подошли к станции тчк Находитесь непрерывно на связи". Наверное, точно так, не бросая ключа до последней минуты, посылали свои последние сообщения наши подпольщики-радисты, обнаруженные вражеской разведкой. Закончив передачу, Костя выключил станцию. Торопливо отсоединив кабели, он вместе со Щетининым вытащил из палатки рацию и бережно опустил на приготовленные нарты. За ней последовали аккумуляторы, аварийный передатчик и спальные мешки, зарядное устройство и движок. Радисты взялись было за постромки, и вдруг Курко заорал: "Антенна! Антенну забыли!" - и, бросив веревки на снег, кинулся навстречу наступающему валу, на пути которого сиротливо торчала спичечка радиомачты. За ним последовал Щетинин. Сбросив рукавицы, обдирая руки о торчащие стальные жилы растяжек, они принялись распутывать намертво затянутые, обледеневшие узлы. А ледяные глыбы, скатывающиеся с гребня вала, уже падали рядом с ними.

-  Пора тикать. Черт с ней, с мачтой. Придумаем что-нибудь, - в сердцах сплюнул он.

Неожиданно из клубов морозного тумана вынырнула фигура Комарова, размахивающего топором.

-  Держитесь, хлопцы. Сейчас я вам подмогну. Несколькими точными ударами он перерубил стальные жилы растяжек. Одну за другой. Упавшую мачту уложили поверх груза на нарты и поволокли их прочь, напрягая силы, от наступающего льда. Через несколько минут на месте, где стояла радиомачта, уже бурлила ледяная каша.

И вдруг я вспомнил, что забыл захватить чайник.

-  Чайник, чайник остался на камбузе, - крикнул я и, перепрыгнув через трещину, края которой снова сошлись, пустился бежать к фюзеляжу.

-  Куда?! Назад! - закричал Никитин. - Немедленно вернитесь!

Я влетел в раскрытую дверцу камбуза и стал торопливо в полной темноте нащупывать стоявший где-то под столом чайник. Это были ужасные секунды. Дюралевый корпус фюзеляжа содрогался от толчков, вибрировал, и грохот в нем стоял такой, словно сотня молотков колотили по нему со всех сторон. Никогда в жизни я не испытывал такого страха. Мне казалось, что лед сейчас разверзнется и поглотит фюзеляж вместе со мною. Наконец я нащупал в темноте злосчастный чайник и, прихватив заодно кастрюлю и мешок с продуктами, оставленными с вечера, пулей вылетел наружу.

-  Ну и псих, - сказал Курко, когда я, тяжело отдуваясь, появился рядом с нартами. Сомов не произнес ни слова в упрек, только осуждающе покачал головой.

К 10 часам утра от всего огромного ледяного поля, столь надежно служившего нам почти десять месяцев, остался на западном конце лишь жалкий клочок метров 50 в поперечнике. Туда и поволокли нарты с аварийным запасом, банками с пятнадцатисуточным запасом продовольствия, газовый баллон, плитку, столь предусмотрительно подготовленные нами за несколько дней до катастрофы. На вторые нарты с документами, журналами наблюдений, упакованными в прорезиненные мешки, погрузили миляевский магнитометр и хронометры.

Тем временем Никитин, Петров и Яковлев выковыряли из ледяного фундамента гидрологическую палатку и, быстро разобрав, поволокли через трещины. Только тогда, когда все самое необходимое оказалось в безопасном месте, мы остановились, чтобы перевести дух. Вот когда мы по-настоящему оценили мудрость и предусмотрительность Сомова, настоявшего на разработке детального плана эвакуации станции в случае неожиданных коллизий. Сегодня, в час беды, каждый из нас точно знал, что и как надо делать. Это уберегло нас от многих потерь и, главное, от паники, неизбежно возникающей при катастрофах.