Комаров так расстроился увиденным, что в вахтенном журнале вместо 10 февраля 1951 года записал 10 января 1950-го.

Как показали события следующего дня, затишье оказалось кратковременным. Стрелка барометра быстро поползла вниз, и пурга не заставила себя ждать. Она ворвалась в лагерь, словно пытаясь похоронить его под снегом. Сейчас бы посидеть в кают-компании, попить чайку да погутарить на общие темы. Какое там. Авральные работы не прекращались ни на минуту. Кто знает, сколько времени отпустила нам природа на подготовку к новым испытаниям. Комаров сутками не вылезает из палатки-мастерской, оказавшейся в местном "Замоскворечье", за трещиной, берега которой соединены широким трапом.

12 февраля Никитин объявил, что сегодня состоится открытое партийное собрание. Любопытно, а если бы его сделали закрытым, Сомова бы оставили за дверью? Он ведь беспартийный.

Макарыч решил соблюсти положенную процедуру; выбрали президиум, установили регламент для выступлений (смех, да и только). И все же как оно разительно отличалось от подобных сборищ с их многословием, показной деловитостью и практической бесполезностью. Вспомнились длительные жаркие дебаты по поводу состава и количества президиума (как правило, штатного), времени на доклад и выступления. А чего стоили выборы парторга, задолго до собрания обсужденного и утвержденного начальством. Зато какой шумный вздох радостного облегчения прокатывался по залу после слов председателя президиума: "Если вопросов нет, считаю собрание закрытым".

Здесь, на станции, все было по-иному. Сомов коротко сообщил о телеграмме из Арктического института, оценившего высокое качество полученных научных материалов, и сразу же перешел к нашим насущным делам.

-  Главное, - сказал Михаил Михайлович, - надо тщательно подготовиться к возможной эвакуации станции на новое место.

План был четкий. Каждый получил конкретную задачу. План обсуждался долго, уточнялись каждая деталь, порядок спасения имущества, проверка аварийного снаряжения и многое другое. Это было совещание единомышленников, связанных не только научными интересами, единой целью, едиными заботами, но еще объединенных чувством громадной ответственности и грозящей опасностью.

Когда собрание подошло к концу, слово попросил Миша Комаров.

-  Михал Михалыч, хочу доложить, что ремонт автомобиля на днях закончу. Все будет в ажуре. Так что транспорт на случай переезда на другую льдину у нас будет.

Действительно, Комаров проявил чудеса находчивости и изобретательности. Он ремонтировал старые детали, вытачивал новые. Перебрал по винтикам весь двигатель. Я невольно вспомнил ту далекую беседу с Сомовым и не мог с ним не согласиться, что самоотверженная работа Михаила Семеновича полностью искупала недостатки его характера.

Мы вышли из кают-компании и окунулись в круговерть пурги. Она бушевала без отдыха почти трое суток и вдруг стихла, словно кто-то закрыл заслонку на гигантской аэродинамической трубе, придуманной природой.

- Теперь жди торошения, - уверенно заявил Яковлев. И, увы, он не ошибся. В ночь на тринадцатое заговорил лед. Сначала это были странные шорохи, потрескивания, но к утру они перешли в непрекращающийся гул. Сомов приказал выходить на вахту по двое, чтобы при первых признаках серьезной опасности успеть подать сигнал тревоги.

Аварийные рюкзаки, набитые двухнедельным запасом продовольствия и самым необходимым снаряжением, давно уже вынесены из палаток и лежат на самом видном месте на ящиках у входа.

Ну и февраль. Кажется, еще ни в одном месяце на нас не обрушивалось столько неприятностей. Пурги, торошения, трещины, морозы - чего только не было в феврале! Хорошо еще, что в нем всего 28 дней.

Ужин давно закончился, но все продолжали сидеть за столом, неторопливо прихлебывая чаек, который всегда водился на камбузе без ограничений и в любое время. Но беседа как-то не клеилась. То ли все переутомились и перенервничали за последние дни, то ли внимание наше то и дело отвлекало скрежетание и уханье льда, сопровождавшееся несильными, но вполне ощутимыми толчками.

-  А знаете, братцы, - сказал вдруг Гурий Яковлевич, привычным жестом протирая очки на удивление чистым платком. - Сегодня в некотором роде юбилей. 17 лет назад, 13 февраля 1934 года, в этих краях день в день затонул "Челюскин".

-  Это как же в наших? Он же недалеко утонул с Чукоткой, - возразил всегда готовый поспорить Дмитриев.

-  Конечно, не совсем в наших. Но если брать в мировом масштабе - то недалеко, - примирительно сказал Макар Макарыч.

-  Вот порадовал, - ухмыльнулся Миляев. - Глядишь, по закону парности случаев и с нами чего-нибудь приключится.

-  Типун тебе на язык, - буркнул Костя Курко и, нахлобучив свой малахай, поднялся из-за стола.

"Челюскин". Кто из нас не помнил трагедию этого корабля, превратившуюся в апофеоз человеческой стойкости, мужества и героизма. В 1932 году впервые в истории освоения Арктики ледокольный пароход "Сибиряков" в одну навигацию прошел с запада на восток от Карского моря до Берингова пролива. Чтобы закрепить этот навигационный успех, в 1933 году было решено повторить сквозной поход по трассе Северного морского пути. Для этой цели был избран большой грузовой пароход "Челюскин", изготовленный в Дании по специальному заказу и только что сошедший со стапелей.

10 августа корабль покинул Мурманск, а к середине сентября уже находился в районе острова Врангеля. Но самый тяжелый участок пути только начинался. Восточно-Сибирское и Чукотское моря были забиты льдом, и каждая миля давалась с трудом. Начальник экспедиции радировал: "Экспедиционное судно "Челюскин" с 22 сентября находится в тяжелых неподвижных льдах... Лед мощностью в среднем в шесть метров плотно сжат".

В конце октября корабль вмерз в огромную льдину и вместе с ней стал петлями дрейфовать, постепенно приближаясь к Берингову проливу. До чистой воды оставалось какие-то три мили, как вдруг ветер переменился, и "Челюскин" вынесло из Берингова пролива на север. С каждым днем ледовая обстановка все осложнялась. Одно из сжатий в конце ноября было настолько сильным, что на льдину на всякий случай выгрузили запасы продовольствия. Однако на этот раз обошлось. В начале февраля у вмерзшего в лед судна наторосило восьмиметровый вал. Наступило тринадцатое. Запуржило. Семибалльный ветер с тридцатиградусным морозом заставляли людей прятаться в укрытия. В полдень торосы, образовавшиеся с левого борта, начали наступать. Стальные листы обшивки вспучивались, выгибались наружу. Еще один натиск, и льдины вспороли борт от носового трюма до машинного отделения. В сорокапятиметровую пробоину хлынула вода. Корабль зарылся носом в воду, высоко над льдинами задрав корму. Раздался ужасающий треск. К небу взметнулось бурое облако снега, смешанного с угольной пылью, и наступила тишина. Там, где только что возвышался красавец корабль, медленно кружились глыбы грязного льда, бревна, ящики.

14 февраля в эфир ушла первая радиограмма из ледового лагеря. "13 февраля в 15 часов 30 минут в 155 милях от мыса Северного и в 144 милях от мыса Уэлен "Челюскин" затонул, раздавленный сжатием льдов..." На дрейфующей льдине, на 68°16' северной широты, 172°51' западной долготы остались 104 человека, в том числе 10 женщин и двое детей. Началась героическая Челюскинская эпопея. На помощь полярникам, терпящим бедствие, пришла вся страна. 13 апреля операция по спасению челюскинцев была успешно завершена. В ознаменование подвига, совершенного полярными летчиками, было установлено звание Герой Советского Союза. И первыми, кому ЦИК СССР присвоил это почетное звание за беспримерную героическую работу по спасению челюскинцев, были А. В. Ляпидевский, С. А. Леваневский, В. С. Молоков, Н. П. Каманин, М. Т. Слепнев, М. В. Водопьянов и И. В. Доронин.

История гибели "Челюскина", стойкость его экипажа, оказавшегося на дрейфующей льдине, и героизм летчиков, осуществивших их спасение, вызвали шквал восторга во всем цивилизованном мире. "Что вы за страна, - писал Бернард Шоу, - полярную трагедию вы превратили в национальное торжество".