Итак, в официальном светском и церковном представлении война была неизбежным, но тем не менее очень негативным явлением. Это становится ясным как из вышеупомянутых текстов, равно как и из официальных и полуофициальных заявлений, сделанных на протяжении всего времени существования Византии. Утверждение императора Льва VI Мудрого (886–912 гг.) в предисловии к его «Тактике» является прекрасным примером подобного отношения. С точки зрения Льва, люди миролюбивы по своей природе, ценят собственную безопасность и стремятся к миру как к лучшему способу обеспечить себе спокойную жизнь. Однако дьявол, вводя людей в грех, вызывает конфликты и насилие, заставляя людей вести войну вопреки собственной природе и своим интересам и желаниям. Поэтому православная христианская Империя, будучи земным отражением Царства Божьего, вполне оправдывается в необходимости вести войну для защиты от иноземной агрессии. Таким образом, оборонительная война является Божьей войной и оказывается вполне справедливой и приемлемой. Даже несмотря на то, что интерпретация «оборонительной» войны распространялась и на оправдание войны, которая ведется с целью отвоевания бывших земель Империи, Лев настаивает на том, что агрессивная война и бесполезное кровопролитие достойны осуждения, даже если это касается варваров (Leo, Tact., Prooem.)[1612]. Аналогичные чувства приписываются императору Юстину II по случаю возвышения его будущего преемника Тиверия Константина до ранга цезаря, когда Юстин в своем наставительном слове призывает Тиверия избегать кровопролития и при этом, заботиться о воинах (Theoph. Sim., III, 11). Хотя мнение жившего в IV в. александрийского патриарха Афанасия по этому поводу получило статус церковного канона на Трулльском Соборе, состоявшемся в 691 г. в Константинополе, необходимо отметить, что двусмысленность проявляется даже в словах этого отца Церкви. Осуждая убийство как таковое, Афанасий подчеркивает, что убийство врага в бою является не только справедливым, но и достойным похвалы, принося славу тому, кто отличился в сражении[1613].
В своем трактате о тактической организации и построении войск в бою император Никифор II Фока рекомендует, чтобы вся армия, солдаты и офицеры, постилась перед сражением в течение трех дней, очистившись от дурных мыслей, а также покаялась в своих грехах и пообещала Господу избавиться от дурных привычек, если переживет участие в этом сражении. Идти в бой с чистой душой было необходимо для победы, однако желание очистить души солдат было тесно связано с тревогой по поводу отнятия человеческой жизни, которую, как предполагалось, чувствовали все христиане. Независимо от того, насколько определенно высказывались эти взгляды, содержащиеся и в 13 каноне Василия Кесарийского, их влияние было достаточно очевидным (РМ, VI, 31–48).
Византийская политическая теория включала в себя теорию императорской и римско-христианской филантропии, которая отражалась в частной практике и верованиях и пропагандировалась церковными и государственными церемониями и ритуалами. Эта теория имела особое значение для понимания того, что думали о войне византийцы и как они оценивали значение человеческой жизни и отношение между человеческой свободой действия и божественной волей[1614]. И все же, в чисто практическом смысле, особенно когда позволяла общая политическая и военная обстановка, как это было в X в., они были не более и не менее «миролюбивы», чем их враги. Дополнительным фактором было подозрительное отношение к врагу. «Не следует обманываться гуманными действиями противника», — предупреждает «Стратегикон» Маврикия (Maur., VIII, 1)[1615].
Таким образом, мир был идеалом, а филантропия — высшим качеством, особо ценным в дипломатических отношениях. Но на каких условиях должен был заключаться мир? В начале XII в. Анна Комнина, дочь императора Алексея I Комнина, описывающая яростные войны между византийцами и их противниками: турками, печенегами и норманнами дает ответ на этот вопрос. Она считает таковыми те условия, которые предлагал ее отец, они органично сочетали практические нужды находящегося в трудном положении правителя и его армии и идеологические принципы римского государства. Это не было только личным мнением писательницы: в официальной идеологии, отраженной, в частности, в константинопольских аккламациях X в., мир означал правление римских императоров в христианской ойкумене, т. е. в цивилизованном мире[1616]. Прославляя правителей, одержавших победу над своими врагами, византийцы признавали войну хотя и неприятным, но необходимым средством достижения достойной цели[1617].
Однако Анна Комнина получает удовольствие при детальном описании военных действий, и прежде всего тех, во время которых побеждает византийская сторона, что в высшей степени было характерно для «двухстороннего» византийского отношения к войне[1618]. То же самое можно сказать и в отношении рассказа Льва Диакона о войнах середины и конца X в., когда автор даже не скрывает гордости по поводу побед византийского оружия (Leo Diac., VI, 12–13. Аналогичный официальный рассказ представляет другой хронист, Михаил Атталиат, описывая кампании Романа IV в 60-е rr. XI в., которые, хотя и закончились сокрушительным поражением при Манцикерте в 1071 г., тем не менее позволили константинопольскому писателю выразить немалое удовольствие по поводу побед византийского оружия (Attal., 104). Еще более определенно звучат военные угрозы Никифора II, отражающие ценности провинциальных военных элит и делающие акцент на воинскую славу, независимо от того, каковым является ее религиозно-идеологическое обоснование[1619].
Таким образом, императорская идеология Византии постоянно балансировала между двумя крайностями: поддержанием достаточного представления о военной угрозе вместе с уверенностью в военной мощи Империи с одной стороны, и представлением римлян и их правителей как миролюбивых и избегающих войну людей — с другой. Этого требовали вера и мнение византийцев о самих себе, а также уверенность, что в конечном счете Бог всегда был на их стороне[1620]. Последняя мысль была особенно четко выражена патриархом Николаем I в начале X в. в его письме к болгарскому царю Симеону. Николай пишет об ужасной судьбе, которая ожидает тех, кто осмелится бросить вызов законной, хранимой Господом Империи. То обстоятельство, что ее враги могут одержать временную победу, не имело особого значения. В конечном счете враги римского мирового порядка были всего лишь инструментами в божественном плане Господа или даже орудиями Антихриста, которые были обречены на уничтожение (Nicolaos Patr., Lettres, № 9, 10). Аналогичные мысли высказываются в «Тактике» Льва VI, как это можно видеть из следующего заявления: «Ибо мы всегда приветствовали мир и для наших подданных, и для варваров, делая это посредством Христа, Господа и правителя всего, и если иноземцы удовлетворятся тем, что будут оставаться в пределах своих границ, не совершая никакой несправедливости, то и ты сам (военачальник) воздерживайся от них, не обагряя землю ни иноземной, ни нашей собственной кровью… Но если враг не проявит благоразумия и сам будет совершать несправедливости, то налицо будет присутствовать справедливое основание, ибо враг сам начал несправедливую войну, чтобы отважно и охотно начать с ним войну, поскольку он сам дал для этого основание, несправедливо подняв руку на наших подданных. Потому мужайся, ибо в помощь тебе будет божественная Справедливость и, начав войну ради своих братьев, ты одержишь полную победу над неприятелем» (Leo, Tact., III, 4 — 50).
