На протяжении всего VII в. византийские теологи, равно как и авторы житий святых, поднимают вопрос о враждебном отношении к православию иудеев и еретиков, а религиозные дебаты и теологические аргументы стали основным языком для выражения политических идей и теорий государства и права. Эта тенденция постепенно нарастает, начиная с последних десятилетий VI в., однако она получает сильнейший толчок после тяжелых поражений, нанесенных византийским войскам арабами-мусульманами в 30 — 40-е гг. VII в.[1592] Тем не менее, войны против персов императора Ираклия, кульминацией которых был полный разгром сасанидских армий в 626–627 гг., имели особое идеологическое качество, которое, как неоднократно указывали исследователи, существенно отличает их от более ранних конфликтов[1593].

Согласно источникам, одним из отличительных признаков этой войны был образ Креста как символа императорской победы и сильный религиозный элемент в имперской пропаганде: это была война, которую вели христиане под победным знаком Креста и с помощью Богоматери. Они вели ее против язычников, которые угрожали не только целостности Римской империи, но и собственно Святому Кресту, главному символу христианской веры[1594]. Сам император Ираклий объявил персидского царя Хосрова врагом Господа Бога. Придворный поэт Григорий Писида изображал Ираклия избранным орудием Господнего гнева, благочестивым православным императором, ведущим к победе свой избранный народ (т. е. ромеев), защитником истинной веры и полководцем, отвоевавшим Святой Крест и вернувшим его в Иерусалим. Среди его сочинений есть поэмы, посвященные персидской кампании Ираклия, героем которых был магистр Боноз, защищавший Константинополь во время осады его аварами (Theoph., а. 6118). Подобное отношение имело под собой очень веские основания: помимо всего того общего контекста, о котором было сказано выше, есть сообщения о том, что Хосров лично возглавил свои войска, чтобы сокрушить христианскую Римскую империю и вернуть себе царство своих далеких предков, Кира, Дария и Ксеркса[1595]. Уже в самом начале кампании Ираклий придал ей высокую религиозную тональность, избрав ее началом Пасхальные праздники, а символика императорских монет и особенно появление на них изображения креста должна была усиливать значение этого послания. Георгий Писида, пропагандировавший политику императора, упорно повторяет этот мотив в своей поэме[1596]. Обзор этой войны в «Хронографии» Феофана Исповедника проникнут глубоким религиозным пылом. Он сообщает, что Ираклий велел войскам провести три дня в молитвах и духовном очищении (Theoph., am. 6115). «Пасхальная хроника» изображает как персов, так и аваров нечестивыми врагами веры и подчеркивает факт борьбы между христианами и нехристианами (Chronicon Paschale, а. 628).

Во время осады Константинополя в 626 г. обороной руководили патриарх Сергий и назначенный императором магистр оффиций. Тем не менее для самих византийцев главной защитницей города была Дева Мария, явившаяся во время сражения как византийцам, так и аварам. Именно ее образ обносили вокруг стен столицы, и именно ее вмешательство спасло город от врагов. Этот образ сопровождал Ираклия в его походах против персов и в его восстании против Фоки в 610 г. (Theoph., а. 6102)[1597]. Церковный историк Феодор Синкелл, находившийся в окружении патриарха, сочинил и представил на суд читателей проповедь о поражении аваров, а его тон был тоном религиозной войны, предназначенной для защиты веры избранной Богом Империи, ведущей человечество к православию и спасению. Опираясь на другие источники, «Хронография» Феофана приписывает Ираклию публичную речь, в которой он просит солдат добровольно принести жертву за своих христианских собратьев и выбрать мученический венец в ответ на эту милость Господа (Theoph., а. 6115).

По мере того как Восточная Римская империя во второй половине VII в. подвергалась все более усиливающейся угрозе и позже и все больше и больше превращалась в осажденную крепость, религиозная составляющая становилась все более отчетливой. Достаточно логично, что борьба государства за свое выживание преломлялась в массовом сознании в виде борьбы между добром и злом и столкновения христианства с его врагами. Естественно, это оказывало влияние на внутреннюю политику и социальные отношения, равно как и на отношение к войне[1598]. Это означало, что в известной мере все войны становились священными, поскольку под угрозой находилось самое существование хранимого Богом государства избранного народа.

Войны Ираклия против персов и ярко выраженная религиозная окраска, которую придал им император, во время того как он планировал свои отлучки из столицы, равно как и сопровождающая их имперская и церковная пропаганда, имели весьма необычную широту и размах[1599]. Можно с уверенностью сказать, что современники событий увидели в их природе и целях нечто особенное и исключительное. И все же столь же очевидным является факт, что из этого опыта не возникло никакой особой концепции «священной войны».

Вероятно, дело было в том, что Византия или Восточная Римская империя создавала себе образ осажденного со всех сторон христианского государства, сражающегося против сил тьмы. Ему постоянно приходилось находиться в боевой готовности и использовать целый спектр защитных технологий, среди которых ведение войны было лишь одним, причем далеко не самым полезным способом обороны. В середине X в. италийский дипломат Лиутпранд из Кремоны достаточно точно характеризовал положение Империи, когда описывал ее окруженной самыми свирепыми из варваров: венграми, печенегами, хазарами, русью и многими другими. Для него это была действительно пугающая реальность, совершенно непохожая на то, что видели в Италии лангобарды и римские папы (Liutpr., I, 11).

Как мы уже заметили, элементы веры, отражающие понимание этой ситуации, равно как и чувство превосходства, постоянно присутствуют в византийском военном контексте. Однако связь веры с борьбой против чужеземцев все время подкреплялась повседневными религиозными обрядами. На одном из уровней, т. е. на уровне общественных молитв о мире и успехе в войне, как они формулируются в православных литургиях, все это имело формальное и почти ритуальное значение, оказывавшее лишь искусственное воздействие на сознание большинства слушателей. Тем не менее на другом уровне, уровне периодических проповедей и поучений, где восхвалялись победы императоров или давались предупреждения об опасностях варварских нападений, а также на уровне культа святых, особенно тех, которые спасали армии, отдельных солдат и обычных мирных жителей или же вмешивались в ход сражения и приносили удачу христианам, эти связи оказывались более очевидными[1600]. Они едва ли поддерживали пацифизм в массе населения, тогда как ведение войны ради защиты православной веры уже не казалось чем-то из ряда вон выходящим. Как мы видели на примере Ираклия, церковь и императоры активно использовали религиозную символику в войнах с врагами государства. Помимо святых икон, которые брали в походы армии или ставили на стенах и воротах защитники города, императоры обеспечивали свои армии особыми церемониальными крестами, богато украшенными драгоценными камнями. Они имели большое значение и как штандарты и талисманы византийских солдат, и как объекты грабежа для армии противника. Захват богато украшенных крестов из золота и серебра часто упоминается в рассказах арабских историков о войне с Византией (Румом), тогда как византийские авторы, напротив, постоянно рассказывают о возвращении этих реликвий. Во время своих сирийских кампаний император Никифор II отобрал у неприятеля большое количество крестов, которые в некоторых документах именуются «военными» (σταυροὶ στρατηγικοί) (Leo. Disc., IV, 4)[1601]. Аналогичным образом использовались другие принадлежности христианской символики, мощи святых или другие предметы такого рода. В IX–XII вв., а вероятнее всего, и ранее императоры брали с собой в поход талисманы, искусно изготовленные кресты с расположенными в их сердцевине реликвариями, в которые клали реликвии различных святых или другие предметы культа, включая пояс Девы Марии. Особые, богато украшенные драгоценностями императорские кресты хранились в императорском дворце для торжественных церемоний. Они также сопровождали императоров, когда те отправлялись на войну. (Const., ТТ. (С), 245–247). Такого рода крест был, к примеру, утерян в 1180 г. в битве при Мириокефале, а затем в одном из сражений Исаака II Комнина в 1190 г. (Chon., 179–180)[1602].