Раннехристианские мыслители выработали немало возражений против ведения войны и особенно — против службы в армиях языческих императоров Рима. Определенную роль в этих учениях играли соображения гуманистического характера, однако главным было отношение христиан к государству. Несмотря на некоторые весьма примечательные исключения, христиане в целом не считали, что Римское государство воплощает собой господство Антихриста. Напротив, они ясно ощущали, что существование государственной власти является необходимым условием распространения христианской веры, и еще св. Лука отметил взаимосвязь между Рах Augusti и консолидацией императорской власти, с одной стороны, и рождением Христа — с другой. Эта взаимосвязь стала играть ключевую роль в апокалиптических сочинениях позднего Средневековья (особенно на Востоке) и легла в основу христианского представления, что как только государство (с конца IV в.) стало христианской империей, римский народ, который исповедовал православную веру и господство порядка, противостоящие миру хаоса и варварства, приобрел качество избранного народа, сменив на этом месте иудеев, виновных в убийстве Иисуса Христа. Напротив, христиане, жившие до «обращения» императора Константина, не могли служить двум хозяевам (Господу Иисусу и Римскому государству), особенно если последнее проявляло открытую враждебность к их вере и самому их существованию. Так или иначе, литургия, относящаяся ко времени до Церковного мира и Миланского эдикта 313 г., изданного Константином, запрещала солдатам, желавшим стать христианами, забирать человеческую жизнь, независимо от того, делали ли они это находясь в армии или будучи вне нее[1571].
Подобные представления были обобщены христианским писателем-апологетом III в. Оригеном, утверждавшим, что христиане создали новый тип армии: это новое воинство не сражается за императора с оружием в руках, но молится за процветание государства, и именно его молитвы стали причиной продолжающегося существования и успехов последнего (Orig., СС, Vill, 73). Конечно, это был компромисс, тем более понятный, поскольку подобные мысли Оригена стали ответом на критику христианского пацифизма со стороны языческого философа Цельса, предлагавшего христианам принять участие в защите земной Империи против варварского нашествия хотя бы для того, чтобы обеспечить общее выживание христиан и язычников. Несмотря на то что последовательная антивоенная позиция находила сторонников даже в эпоху Средневековья (особенно среди аскетов и монахов), подобный компромисс, вне всякого сомнения, означал прекращение массового протеста против государства и его военных предприятий[1572].
Позиция Оригена отражала воззрения многих христиан, вынужденных вести свою жизнь в потенциально враждебном политическом и культурном окружении, когда на первое место выходили чисто практические соображения. Одной из главных идей этого мыслителя была та, что обращение в христианство варваров, живущих за пределами Империи, навсегда покончит с необходимостью ведения войн, а пока этого еще не случилось, война и сражения, а следовательно, и необходимость содержать вооруженные силы являются неизбежным злом. Хотя это еще не означало, что христиане могли сражаться за Империю с абсолютно чистой совестью, практика показывает, что в конце III в. н. э. в рядах римских армий служило немалое число христиан. Наличие в крепости Дура-Европос на восточной границе римской державы небольшой христианской церкви, датированной примерно 193–235 гг. н. э., может служить яркой иллюстрацией этого положения, равно как и того, что военное командование проявляло толерантность, а возможно, и поощряло отправление христианского культа[1573]. Подобный прагматизм вовсе не означал полного отсутствия противоречий: служба в армии предполагала почитание императорского культа и признание императора богом, она была пропитана языческими традициями и ритуалами, а потому сочинения ранних христиан, особенно в III столетии, буквально пестрят историями о мученических смертях рекрутов, отказавшихся выполнять соответствующие церемониальные и ритуальные обязанности[1574].
Принятие христианства императором Константином I и новая формула имперской политической идеологии привели к радикальному изменению ситуации. Начнем с того, что христианизация культа правителя способствовала разрешению одной из самых сложных политических проблем: в отличие от императора, наделенного божественной властью, земной император, избранный Господом, чтобы вести за собой христианский римский народ, казался гораздо более приемлемой фигурой. С этого времени возникают две совершенно отчетливые перспективы христианского отношения к войне и военной службе. С одной стороны, официально провозглашенный и поддерживаемый сверху политический принцип требовал поддержки государства, олицетворяемого христианским императором, равно как и всех его предприятий. Собор в Арле, собравшийся в 314 г. сразу после победы Константина I над Максенцием в 312 г. и Миланского эдикта в 313 г., вполне определенно дал разрешение христианам вступать в ряды армии, и единственным пунктом, вызывающим сомнения, является вопрос о том, следует ли рассматривать принципиальных противников военной службы в качестве дезертиров. Ведущие церковные деятели IV в., как, например, митрополит Александрии Афанасий и епископ Милана Амвросий, объявили достойной похвалы готовность христиан взяться за оружие против врагов государства; сходных взглядов придерживался блаженный Августин, однако все трое выражали надежду, что решительного конфликта все-таки удастся избежать, а кровопролитие не является столь уж необходимым[1575].
Во время правления Феодосия I христианство стало официальной государственной религией, а нехристиане были удалены с государственной службы. Это существенно ускорило процесс публичного признания христианской религии даже в условиях, когда языческие культовые практики и верования продолжали существовать как в среде политической элиты, так и в массовой культуре. Поскольку центральное правительство становилось все более христианским, до тех пор пока не стало им окончательно, к концу IV в. запретили привлекать к службе в армии нехристиан[1576].
С другой стороны, несмотря на то что вопрос о военной службе стал делом личного выбора, значительное число христиан было против участия верующих в каком-либо кровопролитии, что также основывалось на аргументе, который столетием раньше был выдвинут все тем же Оригеном. Многие церковнослужители высказывали сомнения в правомерности участия христиан в военных действиях, особенно если это требовало пролития крови. Паулин Ноланский и Василий Кесарийский повторяли и даже усиливали те оговорки, которые уже делали другие мыслители. В конце IV в. папа Сириций осуждал тех, кто служил в армии, и запрещал им на будущее принимать сан духовного лица. Впрочем, Василий Кесарийский допускал оборонительную войну и отнятие жизни в случае угрозы нападения разбойников или неприятеля, а его 13 канон ограничивал наказание трехлетним отлучением от Церкви[1577].
Несмотря на логическую убедительность и риторический пыл, свойственные тем, кто высказывал подобные взгляды, маловероятно, что они оказывали существенное влияние на настроения большинства населения, равно как и на воззрения правящей элиты. Афанасий Александрийский, осуждая убийство как таковое, не только соглашался с правомерностью убийства на войне, но и считал, что подобные действия способствовали росту почета и достоинства тех, кто их совершил. Можно сказать со всей определенностью, что соглашение между старым языческим культом императора и его новой христианизированной формой почитания сделали дискуссию чисто академической. Это очевидно при дальнейшем рассмотрении 13 канона Василия Кесарийского, поскольку, как было отмечено современными учеными, неукоснительное соблюдение этого правила означало бы то, что самым лучшим солдатам могло грозить постоянное отлучение от Церкви. То, что это было не так, можно увидеть и в собственно канонической литературе и прежде всего в том, что в византийской армии постоянно находилось большое число священников, перед сражениями происходили церковные службы, освящались боевые знамена и постоянно присутствовали чудотворные иконы и другие символы, имевшие особое значение для христианской веры[1578]. Теперь из слуг деспотической языческой Империи солдаты превращались в борцов за веру и защитников православия. Они стали полноправными членами христианского сообщества, имевшими общепризнанное и достойное место в его системе. Имеются литургические молитвы, относящиеся к IV–V вв., особо подчеркивающие военную роль императоров и готовность солдат встать на защиту христианской веры: «Сохрани их (императоров) головы в день битвы, укрепи их руку… подчини им все варварские народы, которые желают войны и даруй нам долгий и нерушимый мир». Эта молитва V в. является очень ярким примером тогдашнего литургического текста[1579].
