Монтевидео Вечер душе, как уставшему – путь под уклон. Ночь осенила крылом твои плоские крыши. Ты – наш прежний Буэнос-Айрес, который все дальше с годами. Твои камни пушатся нежностью, как травой. Близкий и праздничный, словно звезда в заливе, потайными дверцами улиц ты уводишь в былое. Светоч, несущий утро, над тусклой гладью залива, зори благословляют тебя перед тем, как зажечь мои окна. Город звучный, как строка. Улицы уютные, как дворик. Листок, найденный в книге Джозефа Конрада Там, где простор искрится, бессменным летом брезжа, день исчезает, мрея и растворяясь в блеске. День вас находит щелкой в соломе занавески, равнинною горячкой и жаром побережья. И только ночь бездонна и чашей, полной теми, стоит, открыв дороги, манящие в безвестье, где люди в томных лодках взирают на созвездья и огоньком сигары отмеривают время. Узор в далеком небе душистым дымом скраден. Окрестность безымянна, прошедшее стирая. Мир – это лишь скопленье размытых, нежных пятен. Любой поток здесь – райский, и всякий – житель рая. День плавания Море – несоразмерный клинок и полнота нищеты. Вспышка переводима в гнев, родник – во время, а подземные воды – в приятие очевидного. Море – одинокий слепец. Море – древний язык, не разгаданный мной. В его глубинах заря – простая стена, беленая, глинобитная. С его границ дымным облаком поднимается ясный день. Непроницаемо, как резной камень, море способно выстоять перед многими днями. Каждый вечер – пристань. Взгляд, исхлестанный морем, уходит в небо: в последнее нежное побережье, синюю глину вечеров. Сладкая близость заката над хмурым морем! Облака будто ярмарочные огни. Новый месяц зацепился за мачту. Этот самый месяц мы оставили под каменной аркой, а теперь его свет веселится в ивах. Мы с сестрой на палубе преломляем вечер, как хлеб. Дакар Дакар – на перекрестке солнца, пустыни и моря. Солнце скрывает от нас небосвод, песок подстерегает нас на пути, море – само злопамятство. Я видел вождя племени в одеянии, лазурь которого жарче полыхавшего неба. Мечеть – рядом с историком – сверкает чистым огнем молитвы. Полдень отодвигает хижины, солнце, словно воришка, карабкается по стенам. У Африки – собственная судьба в вечности: подвиги, идолы, царства, непроходимые джунгли, мечи. Я смог добраться – до сумерек и до селенья. Обещание в открытом море Родина, я не обрел твоей близости, но у меня твои звезды.
Глубь мироздания их изрекла, а теперь в благодати теряются мачты. Звезды слетели с высоких карнизов, как стая испуганных голубей. Звезды поднялись из патио, где водоем – звонница, перевернутая меж двух небес. Звезды взвились из растущего сада, чей беспокойный шелест темными водами подступает к подножью стены. Явились из захолустных закатов, гладких, как заросший сорной травой пустырь. Звезды бессмертны, звезды неистовы, в вечности с ними не сравниться ни одному народу. Перед стойкостью звездных лучей людьми населенные ночи свернутся, как палые листья. Звезды – край невиданной ясности, и как-то случилось, что моя родная земля в их стихии. Почти страшный суд Мое праздношатание по улицам вольготно живет в ночи. Ночь – долгий и одинокий праздник. В глубине души чувствую, что я прав, и горжусь собой. Я свидетель мира, я исповедуюсь в необычайности мира. Я пел о вечном: о яркой строптивой луне, о ланитах, лакомых для любви. Я чествовал стихами город, меня сжимающий стенами, и предместья, живущие на разрыв. Меня изумляет то, что других заземляет. Перед песней несмелых поджигаю голос закатом. Предков по крови и предков по грезам прославляю и воспеваю. Я был, я есмь. Твердыми словами скрепляю чувство, готовое расточиться в нежности. Память о давней подлости возвращается к сердцу, как мертвая лошадь с прибоем к берегу, возвращается к сердцу. Но на моей стороне улицы и луна. Глоток воды услаждает нёбо, и строка не отказывается петь. Красота устрашает: кто посмеет меня осудить, если я заслужил прощение одинокого полнолуния? Вся моя жизнь И опять – незабытые губы, единственные и те же! Я был упорен в погоне за радостью и бедой. Пересек океан. Видел много дорог, знал одну женщину, двух или трех мужчин. Любил одну девушку – гордую, светловолосую, испанского ровного нрава. Видел бескрайний пригород с ненасытным бессмертьем закатов. Перепробовал множество слов. И верю, что это – всё, и навряд ли увидится или случится что-то другое. Верю, что все мои дни и ночи не беднее и не богаче Господних и каждого из живущих. Последнее солнце в Вилла-Ортусар Вечер как перед Страшным судом. Улица как разверстая рана небес. Не знаю, что там пылает в глубине – ангел или закат. Бескрайность нависает надо мной с навязчивостью кошмара. Горизонт сдавлен проволочной изгородью. Мир как будто выброшен за ненадобностью. На небе день, но в канавах коварно притаилась ночь. Свет остался лишь в голубых стенах и девчачьих играх. Не знаю, кто выглядывает из-за ржавой решетки – дерево или бог. Сколько миров предо мной: поле, небо, предместье. Здесь я обогатился улицами, острым закатом и застывшим вечером. Позже, далеко отсюда, я вернусь к своей нищете. |
