Надгробная надпись на чьей-то могиле Надгробный мрамор хранит молчаливый покой, без лишних слов, не нарушая всесилья забвенья, молчит немногословно об имени, мыслях, событиях и отчизне. Вынесен приговор, осужден этот бисер на мрак и молчанье, потому мрамор не в силах поведать то, о чем молчат люди. Самое главное в жизни, пришедшей к финалу, — страстная дрожь и надежда, жестокое чудо: чувствовать боль; и удивление наслажденья — все это не исчезает, вечно длится, без перерыва. Слепо, настойчиво требует продолженья душа в преддверии жизни иной, в час, когда ты – всего лишь беглый отблеск и парафраз тех, кто не от мира сего, не отсюда, и тех, кто станет и кто ныне уже – бессмертье твое на земле. Возвращение Сегодня, после многих лет разлуки, вернувшись в дом, где я когда-то рос, я чувствую, что всё кругом – чужое. Я прикасался к выросшим деревьям так, словно гладил спящее лицо, и проходил по старым тропкам сада, как будто вспоминал забытый стих, а под закатным полноводьем видел, как хрупкий серпик молодой луны укрылся под разлатою листвою темневшей пальмы, как птенец в гнезде. Как много синевы вберет в колодец этот смутный дворик, и сколько несгибаемых закатов падет в том отдаленном тупике, и молодую хрупкую луну еще не раз укроет нежность сада, пока меня своим признает дом и, как бывало, станет незаметным! Afterglow[3] Потрясающе в грубой убогости, потрясающе безнадежным прощальным бликом, покрывающим ржой равнины и долы, когда краешек солнца скрывается за горизонтом. Острый и тонкий, луч больно ранит и заполняет пространство беглой галлюцинацией, наважденьем, вселяя страх темноты, вмиг обрывается, как только осознаем призрачность. Так же рвется сон, когда понимаем, что спим. Рассвет В бездне вселенской ночи только маяк противоборствует буре и заблудившимся шквалам, только маяк на покой посягает улиц притихших, словно предчувствие, дрожащее в нетерпении, предчувствие скорой, ужасной зари, которая наступает на опустевшие окраины мира. Скованный властью тени и мрака, напуган угрозой: скоро зажжется рассвет; судорожно оживляю ужасное предположение Шопенгауэра и Беркли, будто наш мир — игра воображения и сознанья, сновидение душ, без всякой основы, без цели и смысла. И поскольку идеи не вечны, как мрамор, но бессмертны, как реки и лес, предшествующая доктрина приняла другую форму в рассвете, в суевериях этого часа, когда луч, подобно плющу, вырвет стены домов из объятий мрака, укрощая мой разум, расчистит путь новой фантазии: если вещи не содержат субстанций и многолюдье Буэнос-Айреса — лишь игра воображения, сон, который вздымает в одновременном движении души, есть единственный миг, когда бытие судорожно рискует собой, миг, сотрясаемый новой зарей, в час, когда лишь единицы грезят сим миром, и лишь полуночники помнят его и хранят, призрачный, едва различимый набросок, сеть улиц, которые после откроют, опишут другие. Час, когда жизнь отдается упрямому сну, приходит угроза погибели, исчезновенья; час, когда очень легко может Господь уничтожить свое же творенье! Но вновь мир спасен. Свет снова приходит и оживляет уснувшую серую краску, меня упрекает в соучастии воскрешения мира, укрывает заботливо дом, мой дом, изумленный и застывший в белом, ярком луче, птичий голос рвет мою тишину, ночь отступает, сползает изорванной тряпкой и лишь остается в глазницах слепцов. Бенарес
Игрушечный, тесный, как сдвоенный зеркалом сад, воображаемый город, ни разу не виденный въяве, ткет расстоянья и множит дома, до которых не дотянуться. Внезапное солнце врывается, путаясь в тьме храмов, тюрем, помоек, дворов, лезет на стены, искрится в священной реке. Стиснутый город, расплющивший опаль созвездий, перехлестывает горизонт, и на заре, полной снами и эхом шагов, свет расправляется паветвью улиц. Разом светает в тысячах окон, обращенных к Востоку, и стон муэдзина с вознесшейся башни печалит рассветную свежесть, возвещая столице несчетных божеств одиночество истого Бога. (Только подумать: пока я тасую туманные образы, мой воспеваемый город живет на своем предназначенном месте, со своей планировкой, перенаселенной, как сон, — лазареты, казармы и медленные тополя, и люди с прогнившими ртами и смертной ломотой в зубах.) |
