С Фомой они потом помирились. Того, как оказалось, именно в это время тоже лупили — дома, за порванное пальто, но во дворе уже верховодил Чир. Тот приехал последним, никого не зная, но не прошло и месяца, как во дворе не осталось ни одного, кто решился бы ему перечить. Он был совсем не страшен с виду — не самый высокий, не самый широкий, с круглым, щекастым лицом — и, как выяснилось впоследствии, не самый сильный, не самый ловкий (боксом он начал заниматься гораздо позже), но наглости его хватило бы на десятерых. Он затеял драку в первый же день, едва успев выйти во двор, жестоко отлупив Салмана за безобидное вроде бы словцо, и, раз начав, дрался со всеми по очереди, пока весь двор не признал его верх. Закончив с одним, он намечал себе следующего противника и не отступал до тех пор, пока тот не признавал себя побежденным. Дольше всех продержался Муха, самый сильный и высокий во дворе, на голову выше Чира, но в конце концов сдался и он, хотя Чиру так и не удалось выиграть ни одной стычки. Они дрались ежедневно, а то и по два раза на день, и всякий раз Чир оказывался битым, но не отступал, а, едва оправившись, снова лез в драку по любому случайному поводу, и, когда наконец Муха без слова впустил его перед собой в очередь за билетами на киноутренник, все поняли, кто теперь главный. Конечно, угловые могли сообща просто-напросто заказать ему дорогу во двор, но брата его, Чира-старшего, знали и боялись окрестные улицы задолго до того, как он, не спеша переставляя ноги, пронес себя по двору.

Единственный, кто не испытал еще себя с Чиром, был Витька. Пока Чир воевал со двором, он держался в стороне, но не из страха (сам Витька считал себя четвертым по силе после Мухи, Чира и Женьки), а потому, что был ошеломлен предательством Фомы и отсиживался дома, мало интересуясь тем, что творится внизу. Когда же он вышел во двор, там все уже установилось. Чир сдружился с Женькой, а через него и с Мухой, и втроем они зажали двор в кулаке. Только с этой весны, когда двор разделился надвое, а Витьку выбрали капитаном второй команды, Чир стал поглядывать в его сторону, опасаясь, видимо, что тот попытается выйти из воли.

Сейчас Чир сидел вольно откинувшись и пускал кольца. Сивые баранки выплывали одна за другой и повисали, расплываясь в неподвижном вечернем воздухе. Ему не сиделось, тянуло на набережную, где в скверике наверняка уже сидела компания брата. Но уйти первым он не решался. С футболом кончалась его власть, и нужно было со всеми вместе ждать, пока Женька закончит. Сигарета жгла губы, он вытащил из мятой пачки новую, разломал надвое по надорванному месту и прикурил от окурка, с каждой минутой все больше озлобляясь против Рыжего.

— Так что же, — не унимался Женька, — так и разойдемся?! Вот раскатают в первой же игре всухую…

— У Арбуза есть шарик, — неожиданно сказал Фома. Все разом обернулись на голос.

— Да ну… Врешь! Зачем он ему?!

Фома, будто не слыша, продолжал перешнуровывать кеды.

— Чего молчишь?! — рявкнул сверху Чир. — Сам, что ли, видел?

Фома выпустил концы шнурков и, оглянувшись на Чира, затараторил:

— Точно видел. Сам. Я последний купил, а передо мной они и стояли. Арбуз, батя его и матуха. Он не хотел, это батя ему купил. Жир сгонять, — подхихикнул он напоследок.

— И все дела! — Женька повеселел. — Идем к нему домой, берем мяч — и порядок.

— А кто пойдет? — спросил Леха. — Ты?!

С минуту Витька слышал, как кружатся мухи над свежевыброшенными банками. Наконец Женька ответил:

— Почему это я? Давай ты!

— Ага, так он мне и дал! Пусть Фома идет.

— И Фоме не даст. Он вчера у него мороженое вышиб.

— Карась?

— Ха, Карась! Мы ж с тобою его до парадняка гнали.

Женька поочередно окликал ребят, и у каждого находилась не одна причина бояться отказа. Арбуз был из их дома, но ни с кем не водился и редко появлялся во дворе — только по дороге в школу и обратно (он учился в другом районе, в какой-то специальной школе), а в выходные отправлялся на прогулку с родителями. Когда он прокатывался мимо — серый, тугой шарик, украшенный вверху огромными очками, все время сползающими по короткому носику, — мало кто мог удержаться и не наподдать, не выбить портфель, не запустить вслед камешком.

— Да чего там, — подал голос и Чир, — пойдем все. Струсит — и даст.

— Он-то, может, и даст, да отец его…

— А что отец? Будет выпендриваться — брату скажу.

Витька рассмеялся — не громко, но его услышали.

— Чего ржешь?

— Брату скажет! — сообщил Витька облакам. — Тот секцию бокса на заводе ведет, а он — брату…

— Откуда знаешь?

— Батя сказал. Он у него в цехе вкалывает.

— Мастер?

— Вроде бы.

— Отец боксер, а этот…

— Слушай, Рыжий, а может, ты сходишь?

— Правильно, пусть Рыжий идет. Он его и пальцем не тронул.

— Правильно?! Вы его лупите, а я — отдувайся! Фига с два!

Чир спустился вниз и стал над Витькой.

— Пойдешь, Рыжий! А нет — кровью умоешься! Понял?

Витька повернул голову. Фома высматривал что-то под ногами, остальные глазели кто куда. Он и сам понимал, что виноват и должен идти, вот только если бы не Чир… Ему стало трудно дышать, и, поднимаясь, он медленно процедил:

— А ты что за приказчик выискался?!

— Ладно, Чир, — второй раз вступился Женька, — он пойдет, не лезь.

— Пойду! — озлобленно выкрикнул Витька. — Пойду! Только ни шиша не выгорит!

— А это твое дело. — Женьке нужен был только мяч, а там Рыжему пусть хоть все зубы пересчитают. — Говори, что хочешь, но без шарика не появляйся!

— Иди, ну!

Витька развернулся и пошел к мостику, конвоируемый Чиром и Женькой. Следом вразброд потянулись остальные…

После обеда Мишку заставили ходить по комнате. Он подчинился, помня, что с минуты на минуту должен подойти дядя Толя с обещанными неделю назад Лемом и Саймаком, и решил не затевать ссоры. Иначе отец мог забрать книги и отдать лишь через несколько дней, а то и вообще вернуть непрочитанными. Пока же можно было и побродить — хоть как-то скоротать ожидание, тем более что с приходом гостя его, как всегда, оставят в покое.

Звонок застал его на середине пути от стола к двери, и он опрометью кинулся в переднюю. Из второй комнаты слышны были шелест складываемой газеты и скрип тахты. Торопясь, Мишка оттянул замок, толкнул дверь и… застыл на пороге.

Они молча смотрели друг на друга. У одного посасывало под ложечкой и, будь на площадке кто-либо другой, он тотчас захлопнул бы дверь, но Рыжий единственный во всем дворе не тронул его до сих пор и пальцем, и любопытство пересиливало страх, удерживая Мишку на месте. А Витька все не решался начать. Долго так не могло продолжаться: Мишка глянул случайно вниз и, увидев вылезшего на площадку Чира, а за ним еще головы, прилипшие к прутьям перил, в ужасе выпустил из рук цепочку и отпрянул в тамбур. Это движение словно подхлестнуло Витьку, и он заговорил быстро и как-то вбок:

— Слушай, дай-ка шарика на вечер.

— Какого шарика? — изумился Мишка.

— Ну, говорят, у тебя есть мяч. Или нет? Тогда извини.

Последние слова Витька произнес уже не так скованно, почти с облегчением.

— Подожди, подожди. Я вспомнил. Был, кажется, сейчас поищу.

Он кинулся в квартиру, а Витька уставился ему вслед, хлопая глазами: иметь мяч и не знать, где он лежит!

В коридоре Мишка столкнулся с отцом.

— Ну, что ты, Анатолий? Проходи!

— Это не дядя Толя. Это ребята за мячом, — бросил Мишка на ходу, юркнул в комнату и полез под тахту выковыривать застрявший в дальнем углу мячик.

— Какие ребята? За каким мячом? — Отец выглянул на площадку и мгновенно пришел в ярость: — Ты что же это, стервец?! То прохода парню не даете, а как приспичило — клянчить притащились?! А ну, брысь отсюда!

Чира и тех, кто были ниже, словно сдуло. Витька слышал, как они катились по лестнице и грохот входной двери. Сам он тоже дернулся бежать, но Григорий Львович ухватил его за плечо: