Там Ольга, одетая, сидела за столом.
— А ты почему оделась? — устало спросил он.
— Она меня гнала, — тихо сказала Ольга.
Утром Корнев позвонил Калюжному. Тот прислал свою «Волгу». В аэропорт Корнев не поехал и распрощался с матерью почти сухо.
В паршивом настроении направился Василий Петрович на работу. Посидел за столом и лениво принялся грунтовать стекляшки для дверных надписей. Не работалось. Перед глазами вставали жена, дочь, мать, какие-то обрывки: вагоны, самолеты, больницы, кулаки, — все перемешалось в голове. Стандартные рожи смотрели на него с плакатов его же исполнения. Он скрипнул зубами, затем взял молоток и принялся бить уже готовые таблички, приговаривая: «Не так… Все надо не так!» Круша и ломая трафареты, он даже не заметил, как в дверях появился Рустам.
— Корнев взбесился, — вяло сказал монтажник и сел на рундук.
Василий Петрович зашвырнул молоток в угол и остыл.
— Что с тобой? — спросил Рустам. — Да, впрочем, не все ли равно? Я тут свою цепь забыл — ты ее еще не порвал?
— Вон, — кивнул Корнев на цепь. Рустам надел цепь на пояс и вновь присел.
— Не дают мне сына — жениться велят, — вздохнул он.
— Ну, женись, — буркнул Василий Петрович. — Возьми и женись на Бочкаревой. А что ко мне пристал-то?!
— Никто к тебе не приставал… А Бочкарева уехала.
— Куда? — удивился Корнев.
— В Сибирь…
Вошел Николай Иванович. Рустама сразу же насторожил его начальственный вид, и он стал собираться уходить.
— Попей чаю, — предложил Корнев.
— Нет, мне надо идти, — замялся он.
— Как хоть Некрасов-то?
— Вкалывает, — пожал плечами Рустам. — Разряд уж дали… Ну, будь здоров, не кашляй! — поднял он ладонь и вышел.
Николай Иванович подошел к столу, подобрал порванный рисунок и удивился:
— Мыльников? Здорово! Он ведь недавно в нашем тресте.
— Лицо характерное…
— Это точно. Зря порвал… Лицо у него действительно какое-то не такое… Тут студентки собираются домой съездить, — объявил он, глядя на погром.
— Пусть едут, — криво улыбнулся Корнев.
— Я полагаю, что и Ольге хочется.
— Она мне не говорила…
Преодолев любопытство по поводу погрома, Приходько вздохнул:
— Все-таки они не привыкли надолго расставаться с родителями… А мне пришлось попутешествовать. Все хотел написать матери, чтобы фото дома прислала на фронт… Кончилась война — отправили на Север. Когда вернулся, приезжаю — а дома нет! Волжское водохранилище — и дом на дне… Никак себе не мог представить, что больше не увижу своего дома. Знал, а не верил!
— С деревней такое бывает, — откликнулся Корнев. — А город? Вот я прожил дома всего шестнадцать лет, а уже за это время мы трижды меняли квартиру. Сейчас мать в четвертой живет… Приехал на старое место, позвонил. Открыл какой-то… Я ему — мол, детство вспомнить — он и не пустил даже…
— Надо думать, чтоб детям было куда вернуться, — вздохнул парторг. — Человек выходит из родины, как дерево из земли. — Он помолчал, глядя на осколки стекла на полу, и спросил по-домашнему: — Ну, как у тебя с разводом? Ты уж не задерживай.
— Постараюсь, — ответил Корнев.
Парторг еще потоптался на пороге и вышел, а Корнев тут же сел за стол и принялся писать письмо жене.
Рано утром, в пятницу, Корнев и Ольга тронулись в путь. Было прохладно. Медленно вставало солнце. Встречный ветерок влажно бил в кожанку. Впереди лежало четыреста километров, которые Корнев собирался проскочить в течение дня… Пока было холодно, он выжимал из двигателя все.
Кое-где дорога ныряла в низину, исчезая в настоянном за ночь тумане. Корнев нажимал сигнал и не прекращал гудеть до тех пор, пока туман перед глазами не рассеивался, — пулей «Ява» выскакивала из молока. Изредка шоссе тянулось по лесу, и тогда по обочинам над головами возвышались ели. Подкрадывалась осень.
Часа через два Корнев остановился на отдых. Ольга, соскочив с сиденья, принялась разминать ноги. Было тихо. Несмело чирикали птицы, заботливо готовясь к перелету. Скользнула грациозным комочком белка…
Он вошел в лес, остановился и из-за кустов полюбовался маленькой фигуркой Ольги. В белой каске она была похожа на гриб… Налюбовавшись, Корнев закрыл глаза и снова представил ее на дороге. Потом открыл глаза. Закрыл… Ему было хорошо. И он понял, что стало хорошо с того дня, когда группка практиканток под руководством Гали шла к его вагончику. Как белела кофточка Ольги… Это хорошее занимало часть его души, и он страшно боялся, что кто-то извне сможет вдруг войти в их жизнь и развалить все то светлое, что таилось в нем все годы, что береглось как бы специально для нее, для этой маленькой некрасивой девочки, которая, сунув руки в карманы, пинала камушек на обочине междугородного шоссе и обеспокоенно посматривала в сторону леса.
Корневу показалось, что он издевается над ней, и он выбрался из-за кустов…
Уже стемнело, когда на горизонте показались россыпи огней. Корнев радостно вздохнул — спина болела, ноги едва двигались, пальцы рук зудели… Сзади дремала, крепко прижавшись к спине, Ольга. Качнув мотоцикл, он разбудил ее. Возле въезда в город дорогу перебежала ободранная лиса. Она лениво посмотрела на мотоцикл и исчезла в темноте.
Попав в круговерть незнакомых улиц, он то и дело спрашивал Ольгу, куда поворачивать. Гуляли парочки, ухала музыка. Через полчаса они вкатили во двор кирпичного дома.
— Последний подъезд, — подсказала она.
Он остановился. Она спрыгнула на асфальт и посмотрела на окна.
— Дома! — сообщила она, и у него похолодело в груди. Предстоял нудный разговор — он это предчувствовал.
Ольга быстро полетела по ступенькам, а он, собравшись с духом, поплелся за ней, стаскивая с головы приросшую за четыреста километров каску. Ольга остановилась перед коричневой дверью и принялась греметь ключами. Но замок открыли изнутри.
— Ольга!
— Мама!..
— Ольга! Девочки уже приехали, а тебя все нет и нет. Я же расстраиваюсь!..
— А мы билетов не достали на самолет… Мы на мотоцикле… Познакомься, мам…
Губы матери вытянулись в ниточку. Она ненамного была старше Корнева. Он пожал ее руку и сказал:
— Вася.
— Олина мама, — представилась она. Лицо ее выражало и недоумение, и массу вопросов, которые, наверное из вежливости, она решила оставить на потом.
В сатиновых брюках и зеленых домашних тапочках вышел в коридор сорокалетний тощий и маленький мужчина. Ему очень хотелось быть солидным, и поэтому он надувал щеки. Заговорил с расстановкой:
— Вы что? Тоже из Набережных Челнов? Кстати, я ее отец.
Отец посмотрел грозно на Ольгу, словно спросил ее: «Что это значит?!» Немного затянулась пауза. Нашлась мать:
— Вы, наверное, устали? Есть хотите?.. Я сейчас. — И она бросилась в ванную, а оттуда — на кухню. Вернулась, ткнула мужа: — Ну, что стоишь? Иди переоденься — гости приехали…
— Переоденусь, — процедил отец, не сводя взгляда с Корнева.
Корнев выдержал его взгляд, и ему даже стало смешно. Отец ушел переодеваться, а Корнев снял ботинки. Из комнаты донесся звук оплеухи — кому она досталась и от кого, для Корнева осталось тайной. Он прошел в ванную — из зеркала на него глянул грязный бандит. Тогда он накинул крючок и включил душ. Минут через пятнадцать, когда вышел, в большой комнате маленький телевизор орал на тарелки и рюмки.
Семья, видимо, бурно побеседовала. При появлении Корнева все стихли. Он сел, осмотрелся. Напротив сидела уже переодетая Ольга. На отце был дорогой костюм со значком ударника коммунистического труда. Заметно было: с самого начала он хотел показать пришельцу, что шутить вовсе не намерен.
— Выпьем? — спросил всех отец и, не получив ответа, открыл бутылку «старки».
Все выпили и принялись есть. Изредка мать что-то спрашивала Ольгу. Та односложно отвечала. Чувствовалось большое напряжение, которое как бы нагнетал орущий телевизор. Корнев был спокоен. Боялся лишь за Ольгу — как бы ее не обидели…