Всё шло на лад, даже сосед по коммунальной квартире, Нил Нифонтович Неделькин, которого Николай не переваривал, уезжал на месяц в деревню к сестре, где собирался провести отпуск.

Однако надо было спешить, работа не двигалась. Нужно было назначить день визита к Надежде, а связь с ней осуществлялась только через Нинку. Та же всё тянула, да откладывала. Сама собиралась рожать, целиком была погружена в ребёнка готового в ближайшие дни появиться на свет, а о нём, о Наседкине, совсем не думала. От неё невозможно было добиться ничего вразумительного.

— Я звонила Наде. — Говорила Нинка. — Она приглашала в гости.

— Когда?

— Не знаю. Завтра в общежитии её не будет, послезавтра я не могу.

Так визит, день за днём и откладывался. К тому же, звоня Нинке, по голосу мужа чувствовалось, что ему не нравится настойчивый мужской голос, требующий к трубке его жену. В таких случаях все объяснения жены только усугубляют подозрительность.

Казалось бы, простое дело и вдруг превратилось в сложное, неразрешимое.

Прошла неделя, позвонил Наташке Новоструевой, надеясь до общежития побывать у неё, но та продолжала кашлять и, ссылаясь на простуду, откладывала приглашение ещё на неделю.

Вдруг позвонила Нинка и, как бы между прочим, сообщила, что гуляла с мужем по городу, и они зашли к Надежде в гости. Пили чай, беседовали, говорили о нём.

Николай принялся было ругать беременную машинистку, почему с мужем, а не с ним, но та его успокоила:

— Надя просила передать, что можешь прийти в любой день, — у Наседкина отлегло от сердца, но радость была преждевременной, — только предварительно надо договориться, что бы она была дома.

— Постой! Как договориться? Что же ты не договорилась? Я в любой день готов.

— А я откуда знать могла, что у тебя всякий день свободный. Думала, наоборот.

— Как откуда! Я каждый день звоню и всё об этом одном талдычу!

— Не кричи на меня.

— Как не кричать…

Нинка или муж, стоящий рядом и подслушивавший разговор — кто-то нажал на рычажки, и в трубке запищали короткие гудки.

— Дура! Набитая дура! — Крикнул литератор, что бы как-то облегчить душу и стал думать о том, как договориться с Надеждой.

«Надо звонить Набатовой, узнать телефон вахты, — размышлял он, — узнать фамилию Нади и номер комнаты, в которой живёт».

Набрав Нинкин номер, получил ещё один сюрприз. Оказывается, молодые только что вышли и не просто пошли гулять, а поехали к тётке, поближе к родильному дому, где до самых родов и предполагали жить. Тёткиного телефона родители, конечно, не знали, а, скорее всего, наученные зятем, не соблаговолили передать.

Ситуация всё более усложнялась.

«В конце концов, не чужой», — решил Николай, выпил для храбрости, и вечером пошёл в общежитие. На вахте, остановили.

— Из какой комнаты? Как фамилия? — Интересовался вахтёр.

Наседкин не мог на это ничего ответить. Он знал имя, то, что учится она в аспирантуре и то, что у неё коса до пояса. Этого было недостаточно. Вахтёр уверял, что аспиранты в общежитии не живут. Стал издеваться, задавая нескромные вопросы.

Пришлось прибегнуть к помощи входивших в общежитие студентов. Они, по его просьбе, нашли аспирантку Надю, подругу Набатовой Нины и передали ей, что к ней гость по фамилии Наседкин, которого не пропускает вахтёр.

О том, что её нашли, студенты пришли, сообщили особо. Доложили, что одевается и сейчас спустится.

Наседкин ждал тихую, скромную, слегка сутуловатую девушку с длинной русой косой и робким взглядом. К нему вышла прямая, как стрела, уверенная в себе женщина с распущенными волосами и взглядом победительницы. Писатель смотрел и не узнавал. Женщина улыбнулась и сказала:

— Здравствуйте.

— Надя, это ты? — Возбуждённо заговорил Николай. — Как ты изменилась. Я ждал девочку с косой. А ты настоящая невеста, царевна.

Наседкин, в порыве отеческой нежности, обнял её и поцеловал в щёку. Направился было мимо вахтёра, но страж не дремал.

— Куда? Паспорт?

Паспорта, с собой, не оказалось.

Надежда принесла свой. Замученный строгим вахтёром, литератор дрожал, думал, не подойдёт, но паспорт приняли. Оказывается, всё это делалось лишь для того, чтобы гость не засиживался дольше одиннадцати. Если засидится, придут в комнату и выгонят. А если, вдруг, гость откажется уходить, чтобы выгнать потом из общежития Надежду, как нарушительницу режима проживания. Обо всём этом она ему и рассказала.

Пришли в её комнату, сели за стол, Наседкин всё не мог привыкнуть к тому, что перед ним совсем другой человек. Ему необходимо было посмотреть общую кухню, систему расположения комнат, душевую и туалет. Но ничего не посмотрел, проговорил с Надеждой. Успокаивал себя тем, что всё одно надо будет приходить днём, смотреть, что из окон видно, запомнить, как смотрятся через стёкла окружающие общежитие деревья и дома. Решил, тогда же, заодно, осмотреть и интерьер.

Спрашивал, есть ли жених, сколько ей лет, что думает о будущем, где отдыхала летом. Обо всём она подробно и обстоятельно рассказывала. Засидевшись, не заметил, как часовая стрелка подбежала к одиннадцати. Надежда пошла его проводить, а за одно, и на вахту, взять паспорт.

Прощаясь, Наседкин объяснил, зачем ему нужно было прийти ещё раз. Записал фамилию Нади, номер комнаты и телефон вахты. Запомнил порядок передачи информации: « Звонок на вахту, фамилия, номер комнаты, передать, чтобы позвонили по такому-то телефону», — а уж дежурный вахтёр передаст.

Огорчало то, что Надежда не могла знать, когда будет дома днём, просила звонить, уточнять, зато отпадала необходимость в посредниках. Теперь всегда мог договориться напрямую.

Утро следующего дня Наседкин начал с того, что позвонил в экстра-класс. Наташка выздоровела, но с походом в гости просила подождать, так как за время вынужденного бездействия скопилось много дел, не терпящих отлагательств. Литератор согласился ждать. Что ещё оставалось? Положив трубку, тут же поднял и набрал номер общежития, продиктовал вахтёру записку, в которой просил Надежду позвонить. Звонка не последовало. Позвонил ей на следующий день и оставил другую записку, затем третью, четвёртую, пятую. Наконец, рассердился, и звонить перестал.

Через неделю она сама позвонила.

— Надя, в чём дело? Что произошло? — Спрашивал Наседкин, пытаясь понять причину недельного молчания. — Может, попросил что-то непристойное? Может, был чересчур пьян и смотрел нескромно?

— Да, от тебя попахивало. А надо тебе знать, что я пьяных на дух не переношу, и если человек ко мне пришёл под градусом, то я с ним не общаюсь. Для тебя сделала исключение.

— Постой. — Обиделся Наседкин. — Спасибо за исключение, но я же не в женихи набиваюсь, мне бы только на общежитие взглянуть. Не можешь днём, не надо. Хотя бы вечером, как в прошлый раз. Пятнадцать минут — и всё! По-моему, не сверхъестественная просьба. Но если находишь в ней что-то неприличное, то так и скажи. Если нельзя, то нельзя. За водку выпитую прошу прощения, беременная Нина всё тянула, а потом и вовсе пропала, вот я для смелости. В конце концов, не мог же я знать, что у тебя такие строгости. Прошу прощения ещё раз. Теперь, если разрешишь прийти, то капли в рот не возьму.

— Забудем. Я давно тебя простила. Помнишь, что при институте у нас драмкружок?

— Помню.

— Хочешь посмотреть спектакль с моим участием?

— Хочу.

— Тогда жду тебя завтра в семь вечера. Назовёшь мою фамилию, и пропустят.

— Обязательно приду.

Николай пообещал прийти, а сам подумал: «Зачем мне какой-то спектакль, драмкружок? Общежитие давай. Нет, водит вокруг да около».

Пошёл на спектакль. Играли слабо, Надежда была героиней. После спектакля шли под ручку, беседовали. Николай решил, что осмотрит общежитие этим вечером, откладывать не имело смысла. Плёвое, на его взгляд, дело превращалось в проблему, не имеющую разрешения. Но у Надежды, планы были другие.

После спектакля, всё ещё ощущая себя героиней, она взялась играть роль невесты, ему, разумеется, в этой комедии навязывая роль жениха. Смеялась, кокетничала, Наседкин против воли подыгрывал, испытывая при этом нехорошее желание отпихнуть её от себя. Она, как и положено невесте прогуливающейся с женихом, медлила, он, памятуя, что одиннадцать часов не за горами, её подгонял.