Домов действительно было много, старый и новый, а так же сараи, но спутать их с маленьким, в полтора квадратных метра полезной площади, одиноко стоящим домиком, не смог бы даже слепой. Ей, конечно, прежде всего нужно было общение и другого вопроса, для того что бы достучаться до моего каменного сердца, в её копилке просто не нашлось. Я проводил и показал ей то, что её интересовало. Как же обидно быть нелюбимой, но что мог поделать, она мне не нравилась. Сам много раз испытывал горечь неразделённой любви.

Проводив покупателей, я совсем потерял надежду встретиться с Фаиной, увидеть её. И признаться, нашёл в этом много положительного. «У меня работа, писательство. — Думал я. — Не ко времени. Не до любви». Постарался забыть о ней, и у меня почти получилось.

Уезжал на две недели в Москву, вернулся, и совершенно неожиданно встретился с Фаиной во второй раз. Встреча произошла днём. Она пришла в длинном платье с тётками и застала меня, месившим глину.

Дело в том, что накануне одна из лип, посаженных ещё отцом, сломалась пополам. Матушка сказала, что дул сильный северный ветер, который и погубил деревце. Вспомнил я, что в своё время не замазал появившееся в дереве дупло, которое и разъело его изнутри. Так, что получалось — я виноват.

Сломанное деревце я спилил, убрал, и тут же решил замесить глину, замазать все прорехи в липах и яблонях. За этим, малопривлекательным, с эстетической стороны занятием, Фаина меня и застала. Она стала ещё красивее.

Пришедшие, само собой, хотели купить смородины. Тётки, как конвоиры, следили за каждым шагом Фаины и за каждым моим взглядом. Видимо взгляды были очень красноречивы.

Хотелось с Фаиной поговорить, но это было невозможно. Её не оставляли наедине. Я показал хороший куст, и они стали собирать ягоду. Фаина, видимо чувствуя, что я хочу ей одной что-то сказать, поинтересовалась, не осталось ли ягоды в маленьком саду. Там, где они собирали её с матушкой.

Я повёл Фаину в маленький сад, а тётки кричали нам вслед: «Фаина вернись! А, вы, смотрите, не дотрагивайтесь до неё. Она ещё маленькая и очень скоро на совсем уезжает из нашей страны».

В маленьком садике Фаина посмотрела на пустые, обобранные, кусты и вернулась к тёткам, но я успел ей сказать то, что хотел. Сказал, что хочу поговорить наедине. Просил прийти вечером. Просьбу мотивировал тем, что она уезжает насовсем, а я намерен жить безвыездно, стало быть, никогда не встретимся.

Она молча выслушала, и ничего не ответила. Вернувшись к тёткам, стала собирать ягоду вместе с ними.

Затем Фаина смело разгуливала по саду, пробовала, ягоды облепихи, которые мы не продавали. Наблюдая за ней, я понял, что свободы у неё достаточно и она вольна поступать так, как хочет. И тётки, хотя внешне и командуют ей, на деле являются не командирами, а скорее, подчинёнными.

Подойдя к чуть начавшей темнеть и совсем ещё не зрелой чёрной рябине. К кусту, который матушка пятый год просила выкорчевать. Фаина спросила: «Скажите, это винная ягода?». «Винная ягода — это виноград», — томным голосом пояснил я. — «А это чёрная рябина, причём незрелая».

Фаина не поверила, сорвала одну ягоду и попробовала на вкус, тут же сморщилась и выплюнула. Она попросила угостить её крыжовником и я, как попка, ничего своего не придумав, бездумно повторил слова матушки, сказанные ею местному жителю, «пионеры съели». На деле же было иначе, съели не пионеры, съели маленькие дети, которые приходили с родителями и бегали по саду.

В Фаине тоже было много детского, ну и, конечно, женского. При ослепительной, можно сказать, чарующей, колдовской красоте в ней совершенно не было кокетства. Была естественна.

Фаина задавала много вопросов. Зачем глина? Когда созреют яблоки? Я подвёл её к грушовке и сорвал для неё несколько яблок. Намеренно положил их в пакет из-под молока, чтобы у неё был повод прийти ко мне, возвращая его. Но тётки тут, же пересыпали яблоки в эмалированное ведро, а пакет из-под молока, вместе с моими надеждами, вернули мне.

Я благодарил за покупки, прощался, а сам не смог удержаться, чтобы не заплакать. «И действительно. Что же происходит? — Думал я. — Какие-то старые, злые ведьмы, как личная охрана, постоянно при ней. И не скажи при них искреннего слова, не объяснись. Вот приходила она второй раз, а я опять всё проворонил. Ворона, я ворона. Настоящая, серенькая. Так ли ведут себя соколы».

Замазав глиной, растрескавшиеся, деревья я помыл руки и вышел на террасу с книгой.

В половине десятого, созерцал сизое небо и бледно-розовую луну. Через час картина изменилась, небо стало тёмно-серым, а луна приобрела едко-жёлтый цвет. Оставив чтение, вышел во двор полюбоваться звёздами, не оставляя надежды на то, что случиться чудо, и придёт Фаина. Надеялся, несмотря на то, что всё это было наивно. Её поход, ночью, одной, к молодому человеку, был бы сравни безумию. Я понимал всю тщетность своих надежд, и в то же время, веря в чудеса, продолжал надеяться. И чудо произошло.

Оторвав глаза от звёзд, увидел её. Она стояла рядом, обхватив себя руками, и ласково смотрела на меня. В её взгляде не было страсти, какого-то страшного для дальнейшей судьбы решения. Глаза светились покоем.

Я пригласил её на террасу, обещал чай, варенье. Но, она попросила, что бы я показал ей сад.

В саду было темно, яблони различались лишь по светлым пятнам яблок, висящих на ветвях. Нас окружала жаркая августовская ночь, тишину которой нарушали лишь кузнечики своим стрекотанием. Очень громко в ночной тишине падали яблоки. Ударяясь о землю, они подпрыгивали, как резиновые мячики, и падали не по одному, а сразу по два по три. Происходило это с завидной периодичностью.

И всякий раз, когда срывались они с веток и падали, Фаина хваталась за меня, и это не было игрой или каким — то девичьим притворством. В этих срывах и падениях действительно было что-то жуткое, зловещее. Быть может, думала о том, что сама похожа на яблоко, оторвавшееся от ветки.

Я рассказал ей о том, как отец сад закладывал, сколько сил на него тратил, сознался, что сам, как ни стараюсь, поддерживать всё это сокровище на надлежащем уровне, ничего из этого не получается, так как не имею того запаса любви, которым обладал отец. А сад, как ребёнок, существо живое, зависимое, и без любви и усилий, которые требуется на него затрачивать, жить и нормально развиваться, не способен.

Показал Фаине старый, маленький домик, в котором жили когда-то, до постройки нового. В домике стояли бутыли с домашним вином, банки с вареньем нового урожая и практически повсюду лежали яблоки, и на полу, и на печке, и на подоконниках, и даже на кроватях. Дух, исходящий от яблок, делал этот домик похожим на уголок Рая.

Фаина попросила разрешения присесть, а так как ни стульев ни табуреток в домике не было, я снял какое-то количество яблок с одной из кроватей и очистил от таких же яблок ей тропинку на полу. Фаина присела на освобождённое для неё место. Матрас продавился и с кровати на пол покатились яблоки.

Падающие яблоки просто преследовали её. Она посмотрела на меня умоляющим взором. Я осторожно снял с кровати все остававшиеся, положил их тихонько на пол, а ей, для успокоения, налил домашнего вина.

Вино она пить не стала, а вместо этого прижалась ко мне, как ребёнок прижимается к матери, и тихо заплакала. Плакала долго, я ей не мешал. Сидел, не шевелясь, стараясь не напугать ни словом, ни жестом, ни каким-либо другим неосторожным движением.

Через два часа провожал её к дачным участкам, в ту волшебную страну, в которой домик стоит на домике, и все одной крышей укрываются. Кроме глубоких ям, ничего у них на участочках не было. Каждый вырыл себе собственный колодец — воды ни у кого не оказалось.

Не доходя до своего дома, Фаина сильно обняла меня, сладко поцеловала и сказала:

— Теперь я сама. Возвращайся.

Даже в кромешной темноте я увидел, как по щекам у неё ручьями текут слёзы. Удерживаясь, чтобы и самому не заплакать, я быстро отвернулся и зашагал в сторону деревни.