Семёна это возмутило. В поликлинике полно врачей, медсестёр, уборщиц, а виноваты больные люди, пришедшие в поликлинику на следующий день после случившегося. И ведь начни объяснять, что в этом виновата, прежде всего, она и винить должна только себя — не поймёт.

Еле сдерживаясь, чтобы не накричать на врача, Жиганов направился к выходу и тут — нечаянная радость, сюрприз, награда за терпение. По лестнице поднимался Костин.

— Пал Андреич, здравствуйте, — засуетился Семён, рабски кланяясь. — Тут такое дело, заболел. Дочка с женой гриппуют, лезут целоваться. Не оттолкнёшь, вот и заразили. Хотел вас на дом вызвать, да опоздал.

— Пойдёмте, — устало пригласил врач.

Они вошли в триста двадцать пятый кабинет. Костин достал из своей сумочки кипу синих больничных листов и выписал Жиганову «отпуск». Вместо положенных трёх дней, целую неделю. Благодарный Жиганов сунул Павлу Андреевичу десять рублей, тот посмотрел на них равнодушно и убрал в карман.

— Лекарства выписать? — Спросил доктор.

— Нет. Спасибо, — заторопился Жиганов, — я народными средствами. Молоком, мёдом.

Одно дело было сделано. Оставалось главное, где-то найти, отданные Костину, и опохмелиться.

«Сказал, что жена и дочка болеют, он же знает, что это не так, — казнил себя Семён, по дороге домой. — Соврал, что лезут целоваться. Зачем? Привычка. Самозащита. Пал Андреич простит. Враньё, без корысти — это не враньё. Это артистизм, желание обогатить событиями нашу скудную жизнь. И всегда-то с похмелья меня на философию тянет. А жена с дочкой в доме отдыха. Звонили весёлые, счастливые. Из-за этого, может быть, я и взял вчера лишнего. Думаю, закрутила там с кем-нибудь стерва ненасытная».

Не успел Жиганов прийти домой, позвонил начальник. Решил узнать что случилось, почему он не вышел. И Жиганов ему про грипп, про то, что жена с дочкой, целуя, заразили.

Говорит, а про себя думает: «И откуда такое враньё на ум приходит? Ни жена, ни дочка никогда не целовали. Сам лезешь и то отворачиваются».

После начальника неожиданно позвонила любовница.

— Ты то, чего всполошилась? Я же на работе сегодня должен быть.

— Проверяю. Значит, совсем, на работу забил?

— Дура. Я заболел.

— Серьёзно?

— Понарошку.

— И не звонишь.

— Вот только, что хотел. Поговорил с начальником, а тут и ты.

— Приедешь?

— Не сегодня. Я для чего больничный взял? Сейчас поеду к брату, он работу предлагает. Может, буду, как он, театральным барышником. По несколько сотен в день обещает.

— Ты же в другую охрану собирался переходить, где больше платят? Если в барышники пойдёшь, зачем тогда лицензию делал, такие деньги платил?

— Не тараторь, Тараторкина. Я найду охрану, сутки трое, а в свободные дни буду билеты продавать.

— Только обещаешь. «От жены уйду, на другую работу устроюсь». Не от кого ты не уйдёшь, и никуда не устроишься.

— Ну, это ты не права.

— И знаешь, почему?

— Почему?

— Потому, что ты — лентяй!

Любовница бросила трубку. Последние слова были сказаны срывающимся голосом. Это были даже не слова, а отчаянный крик женщины, разочаровавшейся в избраннике.

Слово «лентяй», сказанное ей в запале, задело Семёна за живое. Дело в том, что точно так же, «лентяем», жена называла соседа по коммунальной квартире, учёного Андрюшу. Тут, даже мысли про опохмелку, и те отошли на второй план. Воображение рисовало одну картину безобразнее другой, возбуждая бешенную ревность.

«А, что если они сейчас вместе в доме отдыха? Гуляют. И дочка с ними. Всё знает и скрывает».

Он заорал во всё горло «Убью!», выскочил в коридор и с силой толкнул соседскую дверь. Дверь легко поддалась и раскрылась настежь.

— Что с вами? — спросил Андрюша, недоумённо глядя на Жиганова поверх очков.

Сосед мирно сидел за круглым столом и пил чай.

— Да, так. Дай, думаю, зайду, — переводя дыхание, стал объяснять Жиганов. — Скучно стало одному.

— Чаю хотите?

— Чаю? А может, покрепче что есть?

— Только чай. Сам спиртное не переношу и других травить, не намерен, — с чувством и убеждением сказал Андрюша.

Так сказал, что Семёну стало стыдно за свою просьбу.

— Чай, так чай, — согласился он, — только, если можно, одной заварки.

Сосед взял дорогую фарфоровую чашку, вся внутренняя часть которой была позолочена, и налил в неё то, что просил Жиганов.

— А ты что же, зашит, закодирован?

— Не понял?

— Ну, говоришь, «дрянь», «травить никого не намерен». Значит, знаешь, о чём говоришь?

— Знаю. Столько горя от этой водки. Столько вдов, сирот, погубленных жизней.

— Сам-то пробовал?

— Не пробовал и, надеюсь, не придётся.

— Может, и не куришь?

— Не курю.

— Почему?

— Не сделал привычки. Привычка дурная, пользы от неё никакой. Вред один и курильщику и окружающим.

— Ага! Ясно. То есть, я хотел сказать другое. Ты, Андрюша, хоть и учёный, но не самый умный. Не обижайся. Я так говорю не потому, что хочу обидеть. Просто были и есть люди поучёнее тебя. Они пьют, курят, понимая, как ты говоришь, что это вред сплошной. Почему это так?

— Это надо спрашивать у них. У тех, кто пьёт и курит. А действительно, Семён, скажите, почему вы пьёте и курите?

— Почему? Хе-хе-хе. Да, от жизни собачьей. Тут ты прав. Как прижмёт, клянусь, что больше ни-ни, ни одной капли. А, как отпустит, так опять за своё. Про курево и не говорю. Как-то бросил, целый год не курил. Не поверишь, каждую ночь сон снился, что прячусь, кого-то боюсь, и втихоря, в кулачёк, покуриваю. Это пытка страшнее Освенцима. Вот почему я пью, курю и матом ругаюсь. Всё потому, что нет любви хорошей у меня. Это шутка. Слова из песни. Не обращай внимания. А тебе ещё можно вопрос задать?

— Пожалуйста. Какие угодно.

— Тебе, Андрюша, тридцать лет, чего не женишься? Не моё это, конечно, дело, но ты и баб к себе не водишь. Вот, что подозрительно. Вроде нормальный мужик. Умный, образованный, не извращенец. А, живёшь, прости за сравнение, — Жиганов посмотрел на старинные иконы, стоявшие в углу под потолком, и с отвращением сказал, — как монах какой-то.

— До монаха мне далеко, — стал спокойно отвечать Андрюша, — а случайные связи, я считаю, не меньший вред душе и телу приносят, нежели табак и спиртное. Я в данный момент себя полностью посвятил науке. Понимаете, если будешь распыляться, то на результат можешь не рассчитывать. Серьёзные учёные, как правило, женятся уже, чего-то добившись. Но, зарекаться не стану, если встречу ту, единственную, что для меня предназначена, сразу же сделаю предложение. Создам семью, родятся дети, буду воспитывать. Так я понимаю правильную жизнь.

— А-а, понятно. Правильно жить хочешь?

— А кто же не хочет? Вот, вы сами говорили, что и курить бросали, и выпивать сколько раз зарекались. Значит тоже, правильно жить хотели. Хотели, но.

— Не сумели? Так, что ли? Я не сумел, а ты сумел. Выходит я плохой, а ты хороший?

— Какой уж я хороший? Не мне судить людей. Сам, в грехах, как в шелках.

Услышав это, Жиганова прорвало.

— Какие у тебя грехи, Андрей? Противно слушать! Ты, здоровый мужик, не пьёшь, не куришь, с женщинами не спишь. А тебе между прочим тридцать лет. Зачем ты заживо себе могилу вырыл? Я бы, на твоём месте, поставил посреди комнаты койку, с ржавыми скрипучими пружинами, и таскал бы с улицы каждую встречную. У меня бы пружины и женщины визжали так, что вся Москва и область слюнями поисходили. Ты в Бога, вижу, веришь. В церковь, наверное, ходишь. Тогда объясни мне такую вещь. Ты, взрослый мужик, пусть и не знавший женщин, неужели ты можешь допустить и всерьёз верить в то, что может быть непорочное зачатие?

— Отчего именно это вас так занимает?

— Да, оттого, что чушь какая-то. Дева Мария, непорочное зачатие. Я в это всё не верю.

— Это не чушь. Даже в современной медицине довольно часто встречается непорочное зачатие. Я, к сожалению, не могу привести статистику, но поверьте мне, это так. Даже термин такой существует «Случай Богородицы». Но всё это к истинной вере, к Деве Марии родившей Христа, никакого отношения не имеет. Для меня, как для человека верующего, нет сомнения в том, что Дева Мария зачала от Духа Святого.