— Вообще-то нельзя допускать, чтобы голос на тебя повышали. Я считаю, за это надо обязательно наказывать. И потом объясни ты мне, старому, что это за слово такое «менты»? Я смысла не пойму.

— У нас, когда я был в ОМОНе, оно расшифровывалось так: «место нашей тревоги», — растерянно пояснил Роман, явно не ожидавший подобной реакции на свои слова.

— Не понимаю. Эти слова: «мусор», «легавый» — они для меня ясны. Я их даже за оскорбление не воспринимаю. МУСР — это аббревиатура Московского уголовно-сыскного розыска. Так было даже при батюшке царе. После революции слово «сыскной» убрали, остался МУР. А легавыми называли из-за значка на отвороте пиджака. Там был у сотрудников приколот кругленький значок с изображением морды охотничьей собаки, легавой. Мол, не уйдете, все одно, достанем. Из-за этого «легавыми» звали. А что за «мент»? Да, еще употребляют в ругательном смысле. Хоть убей, в толк не возьму.

— А я и сам, Палыч, другого смысла не знаю. Знаю «место нашей тревоги». Но как это в ругательном смысле можно? Не знаю. Я тебе, помнится, должен был. Вот сотня баксов, мы в расчете. Давай мне курочек моих, а то им здесь, смотрю, понравилось. Пригрелись на жердочке, не хотят уходить.

— А что? У нас, как дома. Оставил бы, Роман, одну, для дела. Она бы нам задание сделать помогла. Длинноногую не прошу, понимаю. А вот эту бы, страшненькую.

— А что, может, оставим? — обратился Роман ко мне с издевательским вопросом.

У меня чуть было ноги не подкосились. Я от неожиданности даже рот открыл, хотел выматериться.

— Шучу я, успокойся. Видишь, Палыч, этих никак нельзя. Сейчас для задания других пришлю. Враг будет повержен.

— Смотри, Ромка, не обмани, — смеясь и в то же время заискивая, говорил Палыч. И вдруг, ни с того ни с сего, он треснул кулаком по зубам мужичка сидевшего в клетке вместе с девушками и успевшего уже задремать.

А прокомментировал своё действие так:

— Ты что же думаешь, Воропаев, можно безнаказанно жену обижать? Думаешь, управы на тебя не найдем?

Чтобы не видеть все это безобразие, я развернулся, пошел на выход, но заблудился в коридорах. Забрёл в грязную и вонючую комнату, где на полу, прямо в форме милиции, лежал пьяный сотрудник. Его приятель, так же еле державшийся на ногах, увидев меня, стал кричать:

— Чего? Куда? Куда лезешь?

Тут, на моё счастье, объявился Роман и вывел из смрада на свежий воздух.

Пока шагали к выходу, он говорил:

— Беги скорей отсюда, а то насмотришься, будет уже не до чего.

Получив свои триста долларов и усадив меня с девушкой в такси, Роман на прощанье сказал:

— Заглядывай, Тимур-завоеватель, буду тебе рад. А с этой делай чего хочешь, только, не убивай.

С этими словами дверцу и захлопнул.

В такси, по дороге ко мне домой, ехали молча. Девушка заметно нервничала, грызла ногти. Поднимаясь по лестнице, остановилась на освещенной площадке и попросила сигарету.

— Не курю, — сказал ей я.

— Вообще-то я тоже, — затараторила она, пристально всматриваясь в мои глаза и стараясь понять, что я за человек. — Даже представить себе не могу, как это другие курят. У нас только и слышу: «Привыкла, не могу бросить». Что значит «привыкла»? Да, от этого дыма кони дохнут. К наркоте, говорят, привычка большая, если уколоться. Не знаю. Сомневаюсь. Я и простых-то уколов с детства боялась, а тут коли в себя всякую дрянь мерзкую затем, чтобы пьяной потом ходить. Иди, купи себе бутылку и напейся. Зачем иголкой вены сверлить? У нас девчонка по имени Зулейка. Вообще-то она Людка, а Зулейкой зовется просто так, для шарма, для красоты. Клиенты любят яркие имена. Меня же тоже не Анжелой, а Аллой зовут, но дело не в том. Вот эта Людка-Зулейка не может жить без кофе. Когда свободна, за сутки может выпить сто чашек кофе. Организмы у всех разные, по всякому люди живут. Я и одной чашки кофе выпить не смогу. Вот семечки — это да. Это моя страсть. Семечки если раз попробуешь, то уже не сможешь оторваться. Хочешь?

Алла достала из кармана пригоршню семечек.

— Что у тебя за семечки? — стал приглядываться к ним я.

— Обычные, от подсолнуха. Хочешь? Возьми.

— Только немного.

Войдя в холостяцкую мою квартиру, Алла все не могла успокоиться, всему удивлялась.

— Какой большой коридор! Какая большая комната! Какая большая кухня!

Я поставил на плиту чайник и спросил:

— Есть хочешь?

— Нет. Есть ничего не хочу, худею. Сегодня я уже поела. Съела банку сгущенки и выпила таблетку слабительного.

— Слабительного? Может, в уборную хочешь?

— Нет. Все нормально. Шампанского хочу или водки, немного.

— У меня нет спиртного.

— Сходи, купи. Трезвая в постель не лягу.

— Я не собираюсь заставлять тебя спать со мной.

В глазах у девушки появился ужас.

— А что же тогда ты со мной будешь делать? — еле слышно спросила она.

Алла побледнела, спала с лица и уже совсем другим, не похожим на свой, голосом, жалобно залепетала:

— Вы обо мне плохо не думайте. Я вас смогу удовлетворить. Я умею все. Могу «госпожой», могу «рабыней». Я обычно прошу клиента рассказать о своей службе в армии. Если он начинает рассказывать, как над ним издевались старослужащие, я его начинаю лупить чем попало, вхожу в образ госпожи. А если с упоением рассказывает, как сам издевался, то я тогда играю роль рабыни. Об одном прошу, не убивайте меня, пожалуйста. Я еще совсем молодая, жить хочется.

Алла заплакала.

— Да, что ты! Что ты! И пальцем не дотронусь, — стал утешать ее я. — Объясни, почему ты меня так боишься?

— Сама не знаю. Боюсь, а объяснить почему, не могу.

— Ну, успокойся. Слушай, ты можешь мне суп сварить? Какой-нибудь домашний, настоящий?

— Спрашиваете, — всхлипывая и утирая слезы, говорила Алла. — А можно нескромный вопрос задать?

— Любой. Какой угодно.

— Если нельзя говорить, то не говорите. Я всегда из-за своего любопытства страдаю. Кто вы по профессии?

— Учился в МЭИСе, Московском электротехническом институте связи. После института работал в ЦКБ, центральном конструкторском бюро при Министерстве связи. Шесть лет я там проработал, до девяностого года и перешёл в шведско-российско-австрийскую фирму, которая разрабатывает различную аппаратуру. Я специалист по разводке печатных плат. Чтобы было понятнее: разводка — это конструирование. А печатная плата — это стеклотекстолит, на котором установлены микросхемы, резисторы, конденсаторы. И их выводы соединены металлическими, металлизированными дорожками на печатной плате. Это уже тот продукт, который имеется в любой аппаратуре.

— Ой, у нас Любка-Кулебяка тоже училась в институте, но только не на связиста, а на юриста. Она, дура, на руке себе большую татуировку сделала. Кольцом через все предплечье колючую проволоку наколола. Вот судья или прокурор из нее бы вышел, с такой-то татуировочкой. Неужели, правда, связист?

— Чистая правда. Инженер — конструктор.

— Ой! Поклянитесь, что не опер и не мент.

— Клясться не буду. Даю тебе честное слово.

— У-у-у. Прямо камень с души. Я их терпеть не могу.

— Неужели хуже бандитов?

— Ха. Бандиты, что. Вот ОМОНовцы, опера. Вот это настоящие беспредельщики. Любку, ту, что с татуировкой, о которой рассказывала, высунули в окно с четырнадцатого этажа и держали одной рукой за ногу. Сама рассказывала. Хорошо, что не бросили, а могли бы и бросить. Про них столько наслышана. Это такие же бандиты, только с погонами и ущемленным самолюбием. Они вроде и власть, но им не дают вдоволь украсть. Понимаешь?

— С трудом. Чем тебе милиция не хороша?

— Всем. Ментов знать надо. Шакалы они самые настоящие. Трусливые, шакалы. Если стрельба, разбой, кого-то убивают, грабят, там их нет. Будут рядом, убегут, ни за что не вступятся. Они там, где можно, что-нибудь безнаказанно поиметь или пьяного обворовать после получки. Тут они первые. Хуже всего то, что именно такие менты всем и нужны, всех устраивают. А иначе как объяснить, что такая у нас милиция.