Михалыч встретил Виктора, как старого знакомого:

— Похвастай, похвастай!..

Прочитал заметку и сказал:

— Дело…

Взял ручку и вычеркнул первую фразу.

— Как же? — взволновался Виктор.

— Не передовую пишешь, — спокойно пояснил Михалыч. — Информация — есть агитация фактом, без лишних слов.

Перо Михалыча побежало по строчкам, расставило в начале абзацев значки, похожие на рукописное «г», вычеркнуло лишнюю запятую, вставило тире, с треском расправилось с пятью словами сразу и вписало вместо них одно, — в общем вело себя, как уверенный хозяин, не теряющий времени даром.

— Дело, — повторил Михалыч, поставив в конце листа две линии и перечеркнув их двумя другими.

Он поднял очки на лоб:

— Пойдёт, — я так и думал. Только «человек председателей» писать не годится. Уж что-нибудь одно — или «человек», или «председателей»… Теперь вот что — надо бы побывать в облоно, насчёт новых школ, да в управление местной промышленности зайти, как у них там с ширпотребом…

— Завтра? — спросил Виктор.

— К половине первого, точно!

На следующий день Виктор был у киоска «Союзпечати», когда киоскёрша только ещё привезла газеты Распаковывая тюки, она лениво спросила:

— Что за спех? Тираж, что ли, напечатан — я не смотрела.

Виктор выхватил из её рук пахнущий свежей краской номер и на второй странице, сверху сразу увидел свою заметку. Он быстро пробежал её, потом прочитал медленно, слова были его, всё то же самое, даже упоминание о демобилизованном гвардейце Бородине, — и всё-таки не верилось, что это написано им, Виктором. Виктор впервые обратил внимание на рисунок газетного шрифта, — каждая буква, как человек, имела свой характер, — задорное, подбоченившееся «я», надменное «э», «ж», словно растянувшее нижними хвостиками гармонику, в различных комбинациях сливались в слова, которые он помнил наизусть и которые жили теперь уже независимо от него…

Виктор подходил к газетной витрине и, делая вид, что занят исключительно газетой, косился на соседей. Некоторые читали вторую страницу, читали его заметку, и Виктор, постояв и не зная, как намекнуть им, что он — автор, тихонько отходил, направляясь к следующей витрине.

Возле сквера Виктор заметил Сергея со своей неизменной спутницей. Они стояли почти на том же месте, где были третьего дня, когда Виктор сбежал от Сергея, — словно они и не уходили отсюда. Сейчас Виктору от избытка чувств самому захотелось встретиться с Сергеем, как, впрочем, с кем угодно из знакомых.

Валя пристально взглянула в лицо Виктору. Её голубые большие глаза смотрели строго, будто оценивая его. Чуть вздёрнутый нос смешно сморщился, словно она собиралась чихнуть.

— Пойдёмте сядем, — предложил Сергей.

Продолжая начатый разговор, он рассказывал Вале:

— Вот и не пойму, что теперь делать. Как я рисую, ты сама знаешь. Так что на архитектурный факультет — мне и мечтать нечего. А хочется, честное слово, так хочется…

Валя вдруг, будто и не было здесь Виктора, положила руку на руку Сергея:

— Ой, какой ты, Серёжка! Хочется, да колется. Ну, хочется, значит, получится…

Виктор видел её руку. Голубоватые жилки чуть просвечивали сквозь кожу, выше к локтю рука была покрыта нежным, едва заметным золотистым пушком. Он украдкой поглядел на Валину шею, — она тоже была покрыта сзади таким же пушком, светлые короткие волосы на затылке путались в каком-то милом ералаше. Словно уличённый в чём-то, Виктор быстро отвёл взгляд…

Собственно, весь их разговор не интересовал его сейчас. Ему хотелось, и именно при Вале, подчеркнуть, что в газете напечатана его заметка, чтобы Сергей и Валя смотрели, удивлялись и говорили только об этом. Но получилось глупо и стыдно.

— Читали сегодня газету? — резко прервал Виктор Валю.

— А что? — повернулись оба к нему.

— Вот… — развернул Виктор газету. — Это — моя…

— Да? — переспросил Сергей, совсем не так уж удивлённый, как желал этого Виктор. — Интересно… Ты пишешь в газету?

— Недавно, — смешался Виктор, уже ругая себя за то, что сказал.

Вдруг Сергей с неожиданным вниманием всмотрелся в газету:

— Бородин?.. Ну да, он, Константин Лукич, из «Красного знамени»… Ты видел его? — обратился он к Виктору.

— Видел, — ответил Виктор, — такой, — он прищёлкнул пальцами, — с орденами…

Виктор не понимал, почему так заинтересовал Сергея этот Бородин.

А Сергей не мог словами выразить нахлынувшие вдруг воспоминания.

…Сразу встала перед глазами мельница, как на картине «Украинская ночь», маленькие домики, колодцы-журавли, — всё село Каменка, куда приехал Сергей со школьниками в сорок втором году на помощь колхозу… Ожили, задвигались, заговорили люди, которых узнал он там, — дед Курено́к, так сердившийся, когда путали ударение в его фамилии, произнося её «Курёнок», — он носил тогда старый кожан, оставшийся у него с партизанских времён, потому что надевался этот кожан в самых ответственных случаях жизни; сердитая, но справедливая Ольга Николаевна, сначала бригадирша, а потом председатель колхоза, ни словом, ни намёком не выдававшая своего безысходного горя, — у неё на фронте сгорел муж-танкист; сын Ольги Николаевны Панька — озорной и мечтательный, которому Сергей подарил книгу о путешествиях Миклухо-Маклая и который всё время спрашивал, можно ли организовать колхоз в Новой Гвинее; хмурый, не по годам замкнутый Иван Антипкин… Как мечтали все они, работая на полях за двоих, за троих каждый, о том времени, когда придёт мир, когда вернётся с фронта их старый председатель Константин Лукич Бородин и они возьмутся за большие дела, осуществить которые помешала война. И это сбылось, — вот о чём напомнила Сергею скупая газетная заметка…

Но он ответил Виктору коротко:

— Я был там, в «Красном знамени», в войну…

Валя спохватилась:

— Ой, я побегу… Заговорилась тут, а Стёпочкин мой с голоду умирает.

Она неожиданно дружелюбно попрощалась с Виктором:

— Давайте встречаться все вместе, сходим в оперу… Вы любите оперу?

— Ничего, — протянул Виктор, и опять получилось глупо и стыдно.

— Бегу! — крикнула Валя. — Заждался мой Стёпочкин.

— О ком она? — спросил Виктор, когда Валя ушла. — Это родственник?

— Нет, посторонний, — задумчиво ответил Сергей. — Живут они вместе вот уж сколько. Она — за хозяйку, а он ей в войну помогал, да и сейчас — на одну ведь стипендию трудно…

Сергей говорил медленно, как бы припоминая всё то, о чём рассказывал.

— У него большое несчастье было, у Стёпочкина. Вернулся с фронта инвалидом, жена за другого замуж вышла, куда ему? Пустая она женщина, не стоит его, но ему очень тяжело было, — он ведь любил её, знаешь, как это? Она всем для него была…

Сергей посмотрел вдаль.

— Он из-за неё потерял веру в людей. Это, по-моему, самое страшное — не верить в людей.

Слова Сергея резнули Виктора: да, страшно без веры в людей.

— Вот так у Стёпочкина и было, — продолжал Сергей. — Но нашёлся хороший человек, он его поставил на ноги. Валин отец…

— Она и с отцом живёт? — спросил Виктор.

— Нет, — проговорил Сергей. — Он умер, скоро уже два года, как умер. Он очень хороший был человек, — сделал Сергей упор на слове «очень». — Ему не один Стёпочкин, — я ему тоже обязан. Да и многие, наверно…

— А мать?

— Мать умерла ещё раньше, Валя тогда совсем маленькой была…

На прощанье Сергей повторил Валино предложение:

— Верно, давай встретимся, сходим в театр, зайдём ко мне… В шахматы сразимся…

Виктор расстался с Сергеем совсем в другом настроении, чем встретился. Он вспомнил покрытую нежным золотым пушком шею Вали, едва заметные голубые жилки на руке. Неясная, незнакомая, эта девушка стала сразу близкой со своими спутанными светлыми волосами, большими, прямо глядящими в лицо собеседника глазами, смешно сморщенным носом. Борясь с самим собой, он находил особенное в том, что судьба Вали так напоминает его судьбу. Она должна была понять Виктора, ей он доверил бы всё. Но между ними стоял Сергей, у которого были с Валей одни мысли и намерения.