— Не понимаю, — решительно сказала Маргарита.

Студенцов развёл руками:

— Ну, Рита… Ведь это не строки, это музыка… Ведь здесь главное даже не в том, о чём написано, — как написано, вот в чём секрет… Ну, хорошо, тогда другое…

Он прикрыл глаза, припоминая:

— Ах, да:

— Когда это было написано? — ещё раз прервала Маргарита Студенцова.

— Не помню точно, кажется, где-то во время войны. В сорок третьем, что ли. Но слушайте…

— Не понимаю, — вновь сказала девушка.

— И это? — воскликнул Игорь. — Вы шутите?..

— Я не шучу, — вдруг зло произнесла Маргарита, и Виктор, остававшийся до сих пор спокойным свидетелем беседы, шевельнулся на диване: кажется, впервые видел он Маргариту такой. — Я не по-ни-ма-ю… — раздельно сказала девушка, сделала паузу и неожиданно заговорила о том, что как будто не имело никакого отношения к предмету спора: — Наш городок, Чёмск, маленький, военных заводов, как вам известно, там нет. А фронту Чёмск всё-таки помогал. Да, помогал, — Маргарита взглянула на Студенцова, точно ожидая возражений. — Даже девчонки-школьницы. Пельмени стряпали для бойцов. Думаете, пустяки? Это, если бы одну-две сотни. А когда десять-двадцать тысяч?.. И было это как раз тогда зимой сорок третьего… Я не по-ни-ма-ю, как можно было в те дни, когда старики в Чёмске кровавые мозоли на руках натирали — они валенки катали, когда даже девчонки работали чуть не до потери сознания, как можно было в такие дни сидеть и высасывать из пальца эти… «ленты золотые»…

Невольно повинуясь порыву Маргариты, Виктор и сам перенёсся на два года назад. Сорок третий… Зимой на завод пришёл срочный фронтовой заказ. Три дня многие даже не уходили домой. Спали прямо в цехе — на ящиках, просто на полу, расстелив куртки. Землистые, покрытые густой щетиной лица рабочих и сейчас Виктор видел так же ясно, как и лица Маргариты и Студенцова… Если бы в ту пору в цех явился бы вдруг поэт и стал читать это… Да нет, он не посмел бы прийти…

Студенцов закурил, пуская в потолок голубоватые кольца дыма — большое, поменьше, ещё поменьше. Ироническая улыбка тронула его губы:

— От кого-кого, Рита, но от вас… Ну, ладно, согласен, в то время такие стихи, быть может, и не совсем были уместны. Но теперь? Теперь — сорок пятый год, война кончилась. Посмотрите на это с точки зрения сегодняшнего дня… И потом… Ведь речь идёт о форме, только о ней одной. Почему вы хотите, чтобы любой рассказ, новелла, коротенькое стихотворение обязательно учили чему-то, в чём-то… э-э… помогали?..

— Здравствуйте! — хитро сощурилась Маргарита. — Если у вас есть под рукой подшивка, могу процитировать вашу собственную передовую статью…

— А, Рита! — отмахнулся Студенцов. — Впрочем… В общем и целом всё это несомненно верно. И, однако, для небольшого — вы верно заметили — для небольшого круга людей, которые разбираются в искусстве, в литературе гораздо основательнее, чем многие другие…

— Старая песня! — заметила Маргарита. — Её пели, знаете, ещё кто?..

— Уф, — тяжко вздохнул Студенцов. — С вами поспорить, Рита…

Девушка откликнулась в тон:

— Вас послушать, Игорь…

— Ладно, если вы меня и не убедили, то во всяком случае заговорили, — сдался Студенцов. — Что у вас? — повернулся он, наконец, к Виктору и, услышав что, довольно равнодушно сказал: — Давайте посмотрим…

Пока Игорь читал, Виктор ни разу не посмотрел на Маргариту, хотя чувствовал на себе её пристальный взгляд. Ни капли снисхождения не заслужила у него девушка тем, что в споре со Студенцовым её точка зрения совпала сточкой зрения самого Виктора. В его представлении она всё-таки олицетворяла собой тех журналистов, которые, как сказал редактор, порхают с цветка на цветок, бездумно и безответственно.

— Так… — кончил читать Студенцов. — О стиле говорить не буду, стиль оставляет желать лучшего, однако это поправимо… Но тема…

Он причмокнул:

— Понимаете, мелко! Какой-то доморощенный «университет», вечера, встречи… Всё это, во-первых, надо посмотреть, проверить, не в халтуру ли это выливается, не в танцульки ли под джаз-оркестр. А, кроме того, это тема для информации, посвящать же целую статью…

— Но, по-моему… — заикнулся было Виктор.

— Верю, верю! — замахал руками Студенцов. — Автору всегда кажется, что то, о чём он пишет, — это значительно, замечательно, неподражаемо. Надо, однако, уметь взглянуть на вещи объективно… Потом вы тут упоминаете организаторов… Валентина Остапенко — вы её знаете?

— Знаю… Давно, — промолвил Виктор, и тут же ему пришлось пожалеть об этом.

— Ах, вот оно что! — вскричал Студенцов. — Я ведь, собственно, о чем спросил — отличница ли она, комсомолка ли — не можем же мы рекламировать неизвестного человека. Но раз вы лично знакомы, тогда всё ясно. Поддались, так сказать, личной симпатии — о каком же беспристрастии тут говорить?

— Вы всё-таки неправы, Игорь, — неожиданно вмешалась Маргарита. — Если мне знакома половина города, значит, я вообще должна бросить писать?

— Ну, что вы, Рита! — воскликнул Студенцов. — Пишите, ради бога. Но вы привыкли на всё смотреть со своей колокольни. У вас там в эфире как — в одно ухо вошло, в другое вылетело. А у нас газета — то, что живёт, если не веками, то годами во всяком случае.

Поддержка Маргариты не усилила симпатий Виктора к девушке. Резкие слова Студенцова не породили антипатии к нему. Виктор учился терпимо относиться к критике. Действительно, взялся писать об «университете культуры» и даже не побывал ни на одном концерте или лекции. Конечно, сведения ему давала Валя, но нужно забыть о личных симпатиях, когда речь идёт о газете…

— Вот так, — сказал Студенцов. — Пока неудача, но не падайте духом. Статью написать — это не информацию испечь. Ищите, дерзайте…

Когда Виктор вышел, Маргарита последовала за ним:

— Мне вас надо на два слова.

— Простите, я спешу, — сказал Виктор и свернул в первую попавшуюся комнату.

— Вы очень спешите последнее время, — бросила ему в спину Маргарита. — Смотрите, не насмешите людей…

Резко ответив Маргарите, Виктор тут же пожалел об этом: в конце концов, прежде всего виноват в той позорной ошибке он сам. И, может быть, ей действительно надо что-то срочно сказать ему.

Маргарита вернулась на работу такая расстроенная, так зло швырнула сумку на стол, что диктор Олег — долговязый, нескладный, которого в отличие от пушкинского героя она звала «вещающим Олегом», басом запел ада мотив «Баядеры»:

— О, Маргарита, что случилось с тобой? — и спросил: — Ты, случайно, рыбы несвежей не поела? От этого бывает…

— Знаешь, — задохнулась Маргарита. — Иди-ка ты подальше! А насчёт рыбы — голос у тебя рыбий…

— Но, но, — взволновался Олег. — Мой голос Москва знает: два раза уже приглашали во Всесоюзный радиокомитет на работу.

— Вот и езжай… пока трамваи ходят…

Маргарита рванула замок сумки, вынула блокнот и… забыла о нём.

Как ей захотелось сейчас в Чёмск, в милый Чёмск, где всё такое знакомое, где даже собак на тихих улицах знала наперечёт маленькая юркая Ритка-«черноглазик», как в детстве звали её все с лёгкой папкиной руки. Там светлая речушка Чёмка, которую летом если курица вброд и не перейдёт, то уж заблудившийся жеребёнок перебежит свободно. Там бревенчатый мост над Чёмкой, а рядом избушка, где, не помнят, с каких пор, живёт сторож дедушка Игнат, который требует, чтобы его обязательно звали «директором моста». Там вся усаженная деревьями главная улица имени Красного Командира, названная так в память неизвестного командира красногвардейского отряда, погибшего при освобождении города в гражданскую войну. В начале улицы стоит памятник Красному Командиру — гранитная пирамида со звездой наверху, куда дети каждый год приносят первые подснежники, в конце — самое высокое в Чёмске трёхэтажное здание райисполкома, с его крыши далеко-далеко вокруг видны поля — белые зимой, чёрные весной, яркозелёные летом и золотисто-жёлтые осенью.