А писать очень хотелось, особенно, когда попадала в руки хорошая книга. Прочитав её, Виктор снова перелистывал страницу за страницей. Герои жили, страдали, радовались, боролись, побеждали. Они вставали перед Виктором почти живые, и Виктор мог теперь сам писать о них. Но это были чужие герои. А свои… своих не было.

Обиднее всего, что книга рассказывала о таких же людях, как Виктор и те, кого он знал. Вот тут и скрывалось непонятное «что-то», чем владел автор книги и чего никак не мог отыскать Виктор.

Виктор не хотел сдаваться. Ведь и тот, писатель, создавший такую интересную книгу, сразу ничего не умел. Возможно, и он так же, как Виктор, мучился сначала, пока не открыл, наконец, секрета, как ясно и увлекательно рассказывать о самом простом. Надо было искать и учиться.

С этим желанием Виктор хватал перо. Он искал. Он решал писать стихи, — может быть, он поэт? Строки возникали сами собой, одна за другой. Он читал их вполголоса, они звучали напевно, это были настоящие стихи. Он, как ему казалось, холодно и беспристрастно, разбирал то, что написал. Содержание? — стихи говорили о войне, о победе, о том, что волновало всех. Форма? — стихи были написаны классическим хореем, рифмы были точные, но ни в коем случае не глагольные, которых — Виктор не раз читал об этом — надо по возможности избегать.

Как радостно становилось в этот момент! Каким казалось лёгким — творить, писать стихи. Но стоило Виктору чуть позднее, хотя бы назавтра, снова перечитать стихи, они вдруг блёкли, морщились, теряли всю красоту и прозрачность, как теряют её похожие на граммофонные трубы голубые цветы вьюна под горячим солнцем. Лёгкие строки набухали, громоздились одна на другую, они не волновали уже, а нудно кричали, как серые строки плохого плаката. И точные рифмы, и классический хорей терялись в навязчивом крике, от которого Виктору становилось мучительно стыдно перед самим собой.

Вновь приходило сознание собственного бессилия, пока Виктор опять не убеждал себя в том, что не он первый, что не всё приходит сразу. И вообще, — может быть, не поэзия его стихия? Он брал лист бумаги и аккуратно выводил:

И всё. Перо деревянело и само выпадало из рук. Совершенно непонятно было, что же дальше должен был делать загадочный капитан, который в представлении Виктора имел только два отличительных признака — погоны с четырьмя звёздочками на каждом и откуда-то подвернувшуюся фамилию «Синцов». А ведь у других герои, и такие же капитаны в том числе, были живыми, полнокровными людьми, которых, казалось, узнаешь, появись они даже сейчас здесь, в этой толпе, запрудившей улицу.

Нет, и проза, не требовавшая соблюдения размера и поисков рифм, таила в себе неразгаданные секреты…

Виктор никому не рассказывал ни о своих надеждах, ни о своих разочарованиях. К чему, если это зависело лишь от него самого? Но именно потому разочаровываться было гораздо тяжелее.

Так хотелось избавиться от этих мыслей в праздничный майский вечер, но все вокруг, будто сговорившись своими возгласами возвращали их:

— Знаете, родная, я всё уже продумала и решила…

— …А что ты думаешь, — обязательно поступлю. Теперь другое дело — войне конец!..

Виктор аккуратно свернул аттестат в трубку, — чтобы не помять, — и вышел на улицу. Не сделал он и десяти шагов, когда его окликнули. Он оглянулся: это был Сергей Иванов, токарь, который тоже занимался в вечерней школе.

— Идём вместе, нам ведь в одну сторону, — сказал Сергей, нагнав Виктора.

Некоторое время молчали.

— Знаешь, о чём я думаю? — заговорил Сергей. — «Аттестат зрелости» — как это здорово сказано. Будто ты долго сидел перед дверью и всё ждал, и вот её перед тобою открыли: шагай вперёд, смелее, ты уже вырос. Но я ещё не о том. Наши, — он потряс свёрнутым в трубку, как у Виктора, аттестатом, — они особенные, такие мало у кого есть. Мы экзамен вдвойне держали — и здесь, и там, на заводе…

Хотя это было похоже на то, о чём думал Виктор, он не хотел откровенничать с Сергеем. Он знал его давно, наверное, года два, но никогда не был с ним близок. Бывает так: как будто бы человек хороший, ничего против него не имеешь, а сойтись с ним не можешь, говоришь и всё время испытываешь неловкость, тянешь из себя слова, чувствуешь себя перед ним чем-то обязанным. Так же было у Виктора и с друзьями Сергея — вспыльчивым, отчаянным Генкой Никитиным и полной его противоположностью — сдержанным, серьёзным Александром Бахаревым, который с недавнего времени стал работать в райкоме комсомола.

Эти трое были из знаменитой комсомольско-молодёжной бригады «ильинцев», названной так в честь дважды Героя Советского Союза лётчика гвардии полковника Ильина, Бахарев — бригадир, остальные — члены бригады.

Разные по характеру, они и думали, и поступали одинаково. Виктор и не представлял, как бы вдруг он стал говорить с ними по душам, — настолько противоположны были его сомнения и колебания твёрдой уверенности этой тройки, которая, похоже, никогда ни в чём не сомневалась…

Сергей продолжал:

— И вот тут, понимаешь, чувствуешь ответственность. Ну, придём в институт я или ты, и придёт парень или девушка, которые кончили школу нормально, не как мы. Аттестаты у нас одинаковые, а требовать от нас можно гораздо больше, потому что ведь и пережили мы больше, лучше знаем жизнь. И поэтому…

— Серёжа! — раздался возглас с противоположной стороны улицы.

Сергей быстро обернулся и, придержав Виктора за рукав, сказал:

— Ты извини, я сейчас…

Виктор поглядел ему вслед. Сергей перебежал улицу навстречу светловолосой девушке. Они оживлённо заговорили, Сергей развернул аттестат, на что-то показывая пальцем. Заметив, что оба они на него не смотрят, Виктор свернул в сквер и торопливо зашагал по аллее.

И здесь у «ильинца» Сергея всё было определённо. Виктор догадался, что девушка и есть та самая Валя, о которой он слышал не раз. Она на год раньше Сергея окончила десятилетку и теперь училась в медицинском институте. Ни для кого не было секретом, что они любят друг друга. Так об этом и говорили. Как хотелось бы Виктору, чтобы так же говорили о нём и… ещё о ком-то, с кем бы он мог, как сейчас Сергей, горячо делиться тем, что его волнует.

Но так не получалось, как ни желал этого Виктор. Среди знакомых ему были девушки, которые раздражали его своим легкомыслием, пустопорожностью, вечным щебетанием о модах, причёсках, о том, кто как танцует. Их Виктор нарочно резко обрывал, старался уязвить в самое больное место, хотя иные из них на первых порах с подчёркнутой симпатией относились к нему. Были другие, совсем не похожие на первых, которые нравились Виктору. Но и с этими он обращался так же, как с первыми, правда, совсем по другой причине — как-то не мог он сказать девушке, что хотел бы дружить с нею. А в итоге и первые, и вторые сходились во мнениях и укрепляли за Виктором славу «много о себе думающего» у одних и «героя не нашего времени» у других. Были, наконец, третьи девушки — безразличные Виктору, — и с ними как раз он мог держаться без всякой натяжки, но… они были безразличны ему…

Виктор прошёл через сквер и сел на скамейку. Он достал из кармана сложенный вчетверо небольшой листок бумаги, развернул его и снова перечитал, хотя перечитывать, собственно, было нечего — всё, там написанное, он помнил наизусть, от слова до слова. В листке с большими красными буквами сверху было всего четыре строки, напечатанных на машинке:

Подписан листок был неразборчивым угловатым почерком, похожим на готический.

Письмо пришло утром, и с тех пор Виктор несколько раз перечитывал его. Это было третье в жизни Виктора письмо, полученное им из редакции. Первое было совсем давно, кажется, ещё в четвёртом классе, — Виктору писали тогда из «Пионерской правды», что гиперболоида инженера Гарина, о котором рассказано в романе Алексея Толстого, пока не существует и что поэтому нельзя, как советует Виктор, использовать его для прокладки железнодорожных путей в горах. Другое, тоже из «Пионерской правды», Виктор получил года два спустя. Ему отвечали, почему нельзя послать наши войска в помощь республиканской Испании, и сообщали, что в одном из ближайших номеров будет напечатана об этом подробная статья. Верно, такая статья появилась, и в самом начале её было сказано, что статья печатается по просьбе ряда школьников, в числе которых назывался и Виктор.