На заводе отношения Геннадия со Смирновым стали более официальными, чем дома, — и Геннадий не обижался, понимая, что так и должен держать себя начальник цеха с подчинённым. Но в душе нередко у Геннадия возникало чувство, будто он всё ещё мальчишка, которого привёл к себе взрослый сосед и втолковывает разные истины: то прямо, то намёком, а то и с издевкой — коротко, но внушительно — Смирнов часто подсказывал что-нибудь, разъяснял самые сложные вещи. И работать, когда всё время за спиной чувствовалась твёрдая поддерживающая рука, было легко и радостно…
Потом родилась бригада «ильинцев». Сошлись пятеро — Никитин, цеховой комсорг Саша Бахарев, недавний школьник Сергей Иванов, — Генка совсем было посчитал его сначала «хлюпиком», а потом получилось так, что самому Генке пришлось его догонять, — Сеня Кочкин и Нина Спицына. Собрались пятеро по отдельности ничем не выдающихся людей и стали вытворять такие чудеса, что сами диву давались.
Если бы тогда Геннадию сказали, что дело не только в том, что он, Геннадий, так же, конечно, как и остальные четверо, трудится, что говорится, на все сто, он возмутился бы. Правда, он отдавал должное поточному методу, освоенному по предложению Григория Михайловича, но всё остальное относил исключительно за счёт напряжения трудовых усилий — и только.
Теперь, когда минули годы, когда Геннадий повзрослел и мог взглянуть на прошлое менее пристрастно, он понял, что не замечал раньше самого первого и главного. Почему, работая по отдельности, они в сумме не делали столько, сколько стали делать, работая вместе? Тут была уже не арифметика, а алгебра. Вместе они взаимно дополняли друг друга. То, чего не хватало одному, было у другого. Там, где нужна была напористость и смелость, выступал Геннадий. Туда, где требовалась выдержка и хладнокровие, направлялся Саша Бахарев. И вот почему, прежде всего, они работали лучше, — дело было не в одном напряжении. Это называлось «индивидуальным подходом, правильной расстановкой сил». И исходило это от того же Григория Михайловича, в чём Геннадий теперь не сомневался, хотя прежде казалось, что всё решают они сами на собрании бригады, — Смирнов умел подсказать иногда и незаметно…
Но воспоминания об этом только обостряли то смешанное чувство и обиды, и недоумения, и разочарования в лучшем и верном друге, которое испытывал Геннадий сейчас…
Получилось это случайно. Недели две назад Геннадий обрабатывал самую сложную и трудоёмкую деталь нового универсального станка. Он торопился: может быть, успеет кончить до пересмены. Но так и не успел. Сменщица Геннадия — Нина — окликнула его:
— Ещё возишься? Кончай, Гена, скорее, задержишь ведь! Снимай!
Геннадий с досадой взглянул на часы: да, пора. Нина поняла его:
— Жалко?.. — и пошутила: — А то не снимай, я за тебя кончу…
Отмахнувшись, — тут было не до шуток, — Геннадий стал уже убирать деталь со станка, как вдруг остановился, поражённый неожиданной мыслью. Сама того не подозревая, Нина решила вопрос, который мучил его давно. Именно так, — к чему снимать громоздкую деталь, нести оправки и резцы в инструментальную с тем, чтобы через несколько минут Нина взяла их обратно и тратила время, устанавливая новую болванку для такой же детали!..
— Шевелись, Гена! — снова поторопила его Нина. — Я там у массовика заказала два билета в театр — у меня денег не было, — ты беги к нему скорее, а то уйдёт…
Сосредоточенно думавший Геннадий грубо оборвал её:
— Поди они, эти билеты!..
— Вот что? — вспыхнула Нина и стремительно пошла прочь.
— Стой ты! — чуть не выругался ей вслед Геннадий. — Слушай, какое дело!..
И тут же Нина сама забыла и о массовике, и о билетах. Решено было, что Геннадий немедленно идёт к Григорию Михайловичу.
Геннадий нисколько не сомневался, что предложение его будет сейчас же принято. Сколько раз уже он вот так же приходил в огороженную фанерой клетушку начальника цеха и говорил о новом предложении, родившемся у него или какого-нибудь другого члена бригады. Сколько раз уже Григорий Михайлович внимательно выслушивал его, иногда молча прикидывал что-то на бумаге, потом коротко и точно вносил свои коррективы и благословлял:
— Приступайте!..
И никогда не случалось, чтобы предложение было отвергнуто целиком, использовалась хоть какая-то его частица, — только частица потому, что не всегда оказывалось реальным всё, что возникало в уме. Но на этот раз не могло быть сомнений даже в частностях, — речь ведь шла не о технике.
Поэтому обо всём Геннадий докладывал Григорию Михайловичу, как о деле решённом и только требующем формального одобрения:
— Будем делать так… Каждый передаёт своему сменщику… Выработку увеличиваем на…
Когда Геннадий кончил, Григорий Михайлович против обыкновения даже не раздумывал:
— За инициативу и стремление ускорить работу хвалю…
— Значит? — пожелал услышать окончательное разрешение Геннадий.
— Ясное дело — не разрешаю!
— Как это? — не веря тому, что слышит, спросил Геннадий.
— Так это… Иди, брат, отдыхай, у меня спешная работа…
— Но почему? — недоумевал Геннадий.
— Ты подумай — сам поймёшь, почему. Несерьёзно это…
— Чего ещё серьёзней! — запальчиво воскликнул Геннадий.
Начальник цеха начинал сердиться:
— Я повторяю — несерьёзно! Бахнул ерунду и хочешь, чтобы на неё тратили время…
Геннадий закусил удила:
— Ерунду, я не знаю, кто бахает! А наше предложение будьте добры рассмотреть и обсудить.
Коса нашла на камень.
— Мальчишка!.. Да ты понимаешь, что хочешь сделать? Двое будут работать по одному наряду, — значит, ни у кого никакой ответственности. За дураков всех считаешь? Наряды поумнее тебя люди выдумали, когда ты на свет десять раз ещё не родился…
— Умнее?.. — Геннадий не находил слов от обиды. — А ваши моторы как?.. Тоже считали — ничего нельзя сделать…
— Моторы тут ни при чём, — перешёл на мирный тон Смирнов. — Моторы — это техника, а здесь дело в людях… Ну, чем ты ручаешься, что сменщик тебя не подведёт?
— Это Нина? — приподнялся со стула Геннадий.
— Ладно, тебя Нина, может быть, не подведёт, — махнул рукой начальник цеха. — А другие? Откуда ты знаешь — сейчас, пока его держит наряд, человек работает в полную силу, а когда на двоих, даже на троих будет наряд, — в три смены ведь работаем, — как тогда ты поручишься, что из него не полезет лодырь?
Убитый этим аргументом, Геннадий молчал.
— Так-то, орёл!.. — уже ласково потрепал его по плечу Григорий Михайлович. — И нечего попусту лезть в бутылку, что ты, меня не знаешь?..
Да, Геннадий хорошо знал Григория Михайловича, и это, пожалуй, больше всего убеждало его в том, что всё, что он задумал, не стоит ни гроша. Когда он вышел от начальника цеха, Нина, уже приступившая к работе, нетерпеливо спросила:
— Делаем?
— А-а… ничего не делаем, всё ерунда, — коротко ответил Геннадий и вспомнил: — Какие там билеты взять?..
Геннадий решил больше не возвращаться к так быстро возникшей и так же быстро умершей затее. Но, странно, — это не удалось. Он даже спал в эту ночь, как никогда, беспокойно. Сны были сумбурные, несуразные, Геннадий часто просыпался, и сразу возникала мысль о том же… Наутро всё уже было ясно Геннадию: впервые аргументы человека, который был для него до сих пор непререкаемым авторитетом, оказались слабыми, ничего не доказывающими. Теперь Геннадий был убеждён в этом…
«Уверен ли? Можешь ли ручаться?» — несколько раз повторил Григорий Михайлович.
За кого, за Нину?
Геннадий узнал её, когда пришёл на завод. Сначала он удивился: девчонка, а туда же, в токари! Потом он признался в глубине души, конечно, в своей ошибке, — в работе девчонка не уступала ему. А потом он увидел, что ошибся в Нине и в других отношениях. Круглолицая, со смешными ямочками на щеках, — словно она улыбнулась раз, а ямочки так и остались, — Нина могла вдруг стать злой и щетинистой. Она никому не давала спуску, а особенно Геннадию. Сперва он реагировал на это снисходительно, затем это начало его злить и, наконец, он, даже в глубине души, признаваясь себе только наполовину, ничего уже больше не желал, как чем-нибудь уязвить ехидную девчонку… или сделать так, чтобы она перестала его задевать, — он дошёл до того, что был согласен на компромисс. Но ничего не получалось, и Геннадий начал бояться Нины, потому что, будь на её месте парень, он просто свёл бы с ним счёты где-нибудь за углом, но против Нины нельзя было применить и такую сверхдейственную меру. И после того, как однажды он встретился с Ниной на улице, как они долго ходили вместе и разговаривали о чём-то, как в заключение они поцеловались — первый раз случайно, а потом уже не случайно, — после этого Геннадий скорее даже не радовался, а был ошеломлён и напуган…
