Но тут же Виктор понял — нет, он не забудет, долго не забудет людей, которых он узнал в этом колхозе, и всё, что произошло с ним за каких-нибудь десять дней. Или… Неужели только за неделю? Он пересчитал по пальцам. Да, всего за неделю. А он долго ещё будет жить интересами тех, с кем расстаётся, думать об их делах так же, как они сами. Почему это? И почему ни когда не писалось ему так легко, как здесь, хотя он уставал, изматывался физически? Ответ возник сам собой, потому что он всё увидел своими глазами, всё ощутил своими руками. Одно — сидя в мягком кресле, слушать рассказ геолога о трудной экспедиции. И совсем другое — самому в этом колхозе… ну, покрутить хотя бы рукоятку веялки. Экспедиция — это, конечно, в сто крат интереснее, и всё-таки сейчас — Виктор чувствовал — он лучше напишет именно о работе на веялке…
На току Виктору сказали, что возчики отдыхают в избушке. Виктор направился туда. Дверь избушки была открыта настежь, и одинокий девичий голос доносился изнутри:
— «…А в это время их дети проходили самые последние и самые страшные из испытаний, выпавших на их долю.
Земнухов, покачиваясь, стоял перед майстером Брюкнером, кровь текла по лицу его, голова бессильно клонилась, но Ваня всё время старался поднять её и всё-таки поднял…»
Виктор догадался: Катерина читает «Молодую гвардию». Чтобы не мешать, он остановился на пороге. Вся молодёжь была в сборе, не было одного Павла, того самого Павла, который с жаром говорил Виктору о «Молодой гвардии»!
Девушка читала:
— «…Что, не можете?.. — сказал он. — Не можете… Столько стран захватили… Отказались от чести, совести… а не можете… сил у вас нет…
И он засмеялся.
Поздним вечером двое немецких солдат внесли в камеру Улю с запрокинутым бледным лицом и волочащимися по полу косами и швырнули к стене.
Уля, застонав, перевернулась на живот.
— Лилечка… — сказала она старшей Иванихиной. — Подыми мне кофточку, жжёт…»
Странно, — Виктор хорошо знал роман, и читала Катерина далеко не блестяще — куда там! — запиналась иногда, сбивалась. И всё-таки Виктор почувствовал какое-то особенное волнение. Его породила та обстановка, в которой происходило чтение, — маленькая избушка, освещенная керосиновой лампой, — слушатели в рабочей одежде, на лицах которых отражалось всё, о чём читала Катерина, — гордость за несгибаемого Ваню Земнухова, боль за измученную Улю. Образы романа неожиданно превратились для Виктора в реальность, — Ваня мог быть похож на парнишку из второй бригады, крепко стиснувшего зубы во время чтения и сжавшего в руках кнутовище так, что, казалось, оно вот-вот переломится. И Уля, — почему ей обязательно было быть высокой, темноволосой, разве маленькая, светловолосая Катерина не могла стать такой, как она?..
— «Лиля, сама едва двигавшаяся, но до самой последней минуты ходившая за своими подругами, как няня, осторожно завернула к подмышкам набухшую от крови кофточку, в ужасе отпрянула и заплакала: на спине Ули, окровавленная, горела пятиконечная звезда…»
Катерина вдруг замолчала, быстро закусила палец и словно оцепенела. Вздох, похожий на всхлипывание, донёсся из темноты, почти рядом с Виктором. От неожиданности Виктор вздрогнул. Он повернулся и лишь сейчас заметил: скрытый в тени, прислонившись к бревенчатой стене, стоял возле двери и Павел.
Слушатели терпеливо переждали паузу. Катерина снова взялась за книгу:
— «Никогда, пока не сойдёт в могилу последнее из этих поколений, никогда жители Краснодона не забудут этой ночи…»
— Э-гей! — раздался громкий крик с тока. — Возчики, кончай отдых! Запрягать!
Избушка сразу наполнилась гомоном. Загрохотали отодвигаемые скамейки, зазвенели уздечки в руках возчиков. Павел, ссутулившись, уже быстро шёл к току. Виктор с трудом нагнал его:
— Здоро́во, Павел!..
— Здравствуйте, — не глядя, буркнул парень и ещё больше, показалось Виктору, втянул голову в плечи.
— В Чёмск сейчас? — Виктор задал этот лишний вопрос только потому, что не знал, как начать разговор.
— Угу, — попрежнему несловоохотливо ответил Павел.
— Я вот тоже в Чёмск, вызывают…
Павел неопределённо хмыкнул.
— С тобой можно поехать? — спросил Виктор.
— А что — других возчиков нет? — насторожённо обернулся парень.
Виктор на мгновенье смешался:
— Других? Ну… если не хочешь, чтоб я с тобой, пойду к другим…
Павел помолчал.
— Почему — не хочу?.. Я так просто. Только… — Павел отвернулся, и в голосе его Виктору почудились нотки надежды на то, что Виктор всё-таки откажется. — Только ехать-то не придётся, лошади гружёные, вещи разве что положить… А так — всю дорогу пешком за подводой…
— Я о том и говорю, чтобы вещи только положить, — решительно сказал Виктор, хотя раньше имел в виду не одно это.
Павел запряг лошадей, сурово покрикивая на них и рывками затягивая супони, затем стал грузить зерно. Когда, сгибаясь под тяжестью мешка, он подошёл к телеге, Виктор отставил в сторону свой чемодан:
— Давай помогу…
Резким движением плеча Павел бросил мешок в телегу и с неожиданной дрожью в голосе проговорил:
— Я сам! Ясно? Без помощников… — потом шумно вздохнул, как всхлипнул, и уже другим тоном добавил: — Нечего помогать, в первый раз мне, что ли?..
Поскрипывая колёсами, подводы выезжали на дорогу. Виктор сунул чемодан где-то между двумя мешками и тут вспомнил о Маргарите: неудобно уезжать, не попрощавшись. Попросить Павла задержаться на минуту? Но, взглянув на каменное лицо парня, Виктор отказался от своего намерения.
Лошади тяжело ступали по дороге. С передних подвод доносился негромкий говор возчиков; Павел упорно хранил молчание. Пробежал ветер, бросил в лицо Виктора одну каплю дождя, другую… Виктор в последний раз оглянулся на деревню, — в сумрачной темноте ненастной ночи она казалась уже горсткой огоньков, — колеблющихся, мерцающих, затухающих. Обоз поднялся на бугор, и — лошади зашагали быстрее. Огоньки качнулись, а затем исчезли, скрывшись за неровною тёмною линией горизонта…
Павел легко вскочил на подводу.
— Садитесь, — впервые после отъезда заговорил он. — На спуске можно…
Виктор присел на подводу. И опять Павел замолчал. Виктор подумал о совете Ольги Николаевны — поговорить о том, о сём, дорога длинная. Поговори, когда слова из него не выдавишь! А поговорить нужно было, обязательно, и не только потому, что это советовала Ольга Николаевна. Какую-то тяжесть на душе ощущал Виктор при виде замкнувшегося в себе парня, — не просто угрызения совести, но именно тяжесть… Нет, нельзя было распрощаться с Павлом — и всё, надо было внести полную ясность. И без всяких обходных путей! Прямо!..
Виктор посмотрел на Павла. Тот кончиком бича чертил что-то на мешке и — а может быть, Виктору это только показалось в темноте — шептал что-то одними губами.
— Подвёл я тебя, Павел, — сказал Виктор, — очень подвёл. Ты прости, виноват я перед тобою…
Павел, не отвечая, продолжал чертить бичом на мешке. Вдруг он подскочил:
— Получится! Всё понял!..
На глазах Виктора произошло мгновенное превращение. Вместо угрюмого и замкнутого, рядом с ним опять сидел живой, словоохотливый Павел, такой, каким он был тогда, на машине.
— Будет как надо! — восторженно выкрикнул Павел. — Что нужно сделать? А вот что…
Павел принялся было снова строить на мешке одному ему понятные чертежи, но махнул рукой:
— Тут не покажешь… А толк будет! Как я промазал тогда!..
И снова лицо его стало другим: рядом с Виктором сидел угрюмый, замкнутый парень:
— А насчёт, кто виноват, бросьте… Я один и виноват, чего спирать. Трактор мой, голова, руки мои, — я и отвечаю…
Павел понукнул лошадей и продолжал:
— Я ж понимаю, вы мне худа не хотели, когда сказали — пробуй. Если уверен — вы говорили. А я тогда не совсем уверен был. Я одной штуки боялся и всё-таки попробовал. Ну и… А вам, корреспондентам, разве ж всю технику на свете освоить? Так что зря на себя вину не берите…
Виктор смущённо кашлянул: стороны поменялись ролями, теперь уже получалось, Павел успокаивал его. И, решив, что пришло время, он осторожно спросил Павла, стараясь не задеть его самолюбия:
