Павел солидно проговорил:
— Заходи, Катерина!
— Ой, приехал! — розовощёкая круглолицая девушка, собственно, почти ещё девочка, с растрёпанными волосами, со сбившейся на шею косынкой, в стёганой куртке, в сапожках, улыбаясь, остановилась на пороге, но, заметив постороннего, осеклась и чинно поздоровалась.
— Заходи, — повторил Павел. — Гляди вон, что тебе привёз…
— Книги, Паня? — мгновенно забыв о Викторе, девушка сорвала с шеи косынку, скинула стёганку, швырнула то и другое на сундук и маленькими, но сильными пальцами разорвала шпагат, стягивавший пачку.
— «В окопах Сталинграда»… «Спутники» — это о чём? Поезд нарисован… — перебирала она книги и неожиданно обиженно вытянула губы и часто-часто замигала: — Это что? Тебе подсовывают, а ты берёшь…
Катерина показала томик «Порт-Артура», через всю обложку которого шла глубокая царапина.
— На машине это, Катя, — пробормотал Павел, — рассыпались…
— У тебя всё так, — дрожащим голосом сказала девушка и отвернулась.
— Ты не серчай, Катя, — просительно проговорил Павел. — Я ж не нарочно… Катя, — просиял парень от удачной мысли, — вот товарищ корреспондент, он, знаешь, кого видел?
Павел назвал фамилию литератора-москвича.
— Ой, расскажите! — с такой же горячностью, как и Павел, набросилась на Виктора девушка. Но обиды своей она не забыла и вскользь заметила парню: — Чтоб я тебя ещё попросила? Да никогда…
Наступили сумерки. Павел поднялся:
— Мне на смену пора. Вы тоже не ужинали — мойте руки, я на стол соберу…
— Сиди! — бросила ему Катерина. — Видали мы таких собирал.
Павел смущённо кашлянул, а девушка, засучив рукава, ловко и споро стала накрывать на стол: достала из шкафчика две больших фаянсовых кружки, тарелки, на которых были нарисованы неправдоподобно красные розы, вилки, сняла с окна крынку, крупными ломтями нарезала хлеб, вынула из печи сковородку с картошкой и салом, которых хватило бы на целую роту, и по-хозяйски пригласила:
— Кушайте…
Виктор и Павел пили густое топлёное молоко, ели картошку, грубоватый, но удивительно вкусный хлеб, Катерина неотрывно следила за обоими и, чуть в кружках кончалось молоко, доливала ещё, а с печи, прищурив глаза, так же неотрывно следил за всеми движениями девушки лохматый дымчатый Михаил…
— Спасибо! — кончил ужинать Павел. — Отправился…
Он заговорщически взглянул на Виктора:
— Так значит?
Виктор только кивнул.
Когда Павел вышел, Катерина сорвалась с места:
— Ой, забыла его спросить!
Она схватила что-то с вешалки и выскочила следом, неплотно прикрыв дверь. Виктор услышал короткий диалог:
— Паня, шарф бы взял!
— Вот ещё!..
— Возьми, Паня, холодно будет…
— Не надо мне шарфа.
— Хорошо, Павел, попомнишь!..
— Ладно, давай уж…
Катерина вернулась и, не глядя в глаза Виктору, объяснила:
— Спрашивала, из райкома комсомола ничего мне не передавали? Кушайте ещё, — добавила она, видя, что Виктор собирается вставать.
— Сыт вот так, — Виктор дотронулся до горла. — И в правление мне надо, — Бородин, наверное, уже там?
— А то бы ещё молочка?.. Ну, идите, если дело. Дорогу найдёте или проводить?
— Ничего, я знаю…
Во мгле начинающейся ночи деревня выглядела как-то меньше. Домики присели, прижались к земле, некоторые сторожко вглядывались во тьму золотыми глазами окон. А поля, всё пространство вокруг раздвинулись привольно и беспредельно. Небо на востоке, как и днём, было затянуто чернильной пеленою туч, — лишь одинокая звёздочка прокололась в ней, — но в той стороне, куда зашло солнце, светлая полоса над горизонтом стала шире, и там, торжествуя победу, ходили целые хороводы звёзд…
Бородин сидел в своём кабинете, негромко беседуя с худощавой женщиной, обратившей внимание Виктора прежде всего своими глазами — колючими, но не злыми, а просто испытующе-строгими. Она оказалась матерью Павла — секретарём колхозной партийной организации. Звали её Ольга Николаевна.
— Знаем мы вашу газету, — сказал Виктору Бородин. — Читаем регулярно по всем бригадам… Один материал пришёлся очень кстати — это карикатура на колхозника, который отправился на базар вместо работы. У нас тоже был такой случай, правда, не с мужчиной, с женщиной, но всё равно, повлияло… Хотя, простите за откровенность, многого вам ещё не хватает. Мы вправе ждать от представителей областной газеты двойной помощи, тем паче… — Бородин приостановился, — тем паче, что от районной, кажется, пока вообще не дождёмся…
Ольга Николаевна молча слушала разговор, иногда согласно наклоняя голову и сейчас же пальцем закидывая за ухо спадавшую на висок прядь тёмных волос, среди которых виднелись седые.
Виктор объяснил цель своего приезда.
— Передавать наш опыт? — переспросил председатель. — Спасибо за честь. Но мы не святые, предупреждаю, — у нас тоже грехи имеются… Ах, всё, абсолютно всё вы хотите?.. А ведь неплохая мысль, Ольга Николаевна?..
Женщина согласно наклонила голову.
— Тогда, пожалуй, — сказал Бородин, — вам надо начать вот с чего. Напишите о том, что мы наметили с первых дней уборочной и что — худо или хорошо, это со стороны виднее — выполняем. Конвейер… Понимаете, хлебный конвейер — вот что нужно…
Он положил на край стола толстую папку, поясняя свою мысль:
— Это — хлебное поле. Вот это, — Бородин поставил в другом краю стола пресс-папье, — ссыпной пункт. Между ними, — провёл он рукою по столу, — передаточные звенья — комбайн, ток, зерносушилка, возчики… Наша цель — добиваться, чтобы хлеб переходил от звена к звену точно по графику, не задерживаясь нигде ни единой лишней минуты. Почему? Потому, что потерянная минута сегодня — это час завтра, день послезавтра, это неделя через три дня. И это в конце концов — сгнивший, осыпавшийся хлеб, это срыв государственного плана.
Бородин переждал, чтобы Виктор успел записать.
— Как в заводском конвейере, так и в нашем, задержка на любом участке остановит работу на последующих. Поэтому каждый участок должен действовать безотказно. Даже мелочь, помешавшая одним, помешает и всем остальным — вам это ясно? Всё необходимо держать в исправности — машины, транспорт, тару…
— Людей, прежде всего, — впервые вмешалась в беседу Ольга Николаевна.
— Люди, само разумеется, это главное, — согласился Бородин. — Лодырь, бракодел, безответственный человек могут напортить в тысячу раз больше, чем любая неполадка в хозяйстве… Вот в общих чертах наша система. Что в ней особенно хорошо — общая ответственность за дело. Вы видели сегодня — чуть задержались брички, а на току уже бьют тревогу? И так всегда — едва прорыв, как внимание всех переключается туда…
Бородин подошёл к окну и ударом ладони толкнул створки рамы наружу:
— Вы приехали в удачное время… Глядите, — он указал на светлую полосу над горизонтом, — тучи уходят. Из Чёмска передали — неделю не будет дождей. Вот самая боевая пора, вот когда особенно пригодится наш метод…
В голове Виктора родился заголовок первой корреспонденции: «Хлебный конвейер».
— Скажите, — спросил он Бородина, радуясь, что вполне уже разбирается в сельском хозяйстве, — ведь вы могли бы на это время послать на уборку всех людей… Я знаю, у вас строят сейчас… ну, скажем, гидроэлектростанцию, вот оттуда бы и взять…
Бородин резко повернулся от окна:
— Порочная, вредная идея, — и усмехнулся, видя смущение Виктора. — Так можно было бы поступить, думая только о сегодняшнем дне. А мы ни на секунду не забываем о завтрашнем. Допустим, мы последуем вашему совету. Уберём хлеб, — может быть, нам будет полегче, и что же — останемся с этим хлебом на голой земле? В том-то и трудность, чтобы даже в эти тяжёлые дни не забывать о всестороннем развитии хозяйства…
Бородин взял папку, изображавшую хлебное поле:
— Вот наша пятилетка. Что здесь? Десятки граф — полеводство, животноводство, механизация, электрификация, культура, быт… Вы знаете, кто составлял этот план? Весь колхоз. Дед Куренок — вы его видели сегодня, — между прочим, и настоял, чтобы школу включили на этот год. И мы согласились — он прав несомненно. Плохонькая была старая школа, совсем обветшала за войну. А что такое школа? Это место, где растут будущие колхозники и механизаторы — умные, развитые, образованные… А что такое гидростанция? — спросил председатель, подкручивая фитиль в большой керосиновой лампе «молния».
