Было ещё специфическое слово «оперативность», проявить которую, как сообщил Михалыч, предстояло Виктору сегодня.

Об оперативности газеты, оперативности журналистов говорилось на каждой «летучке». Оперативность была непреложным правилом. Событие произошло сегодня, — завтра о нём должен знать читатель. Поздно вечером закончилось совещание, — журналисту надо успеть написать отчёт так быстро, чтобы нисколько не задержать выпуск газеты…

Часто слыша такие разговоры, Виктор стал относить их в первую очередь к себе. Действительно, перед кем, как не перед сотрудником отдела информации, открывался неограниченный простор для проявления оперативности? Всё остальное, о чём говорилось на «летучках», — глубина, проблемность, страстность материалов, — он начинал постепенно пропускать мимо ушей. Каких особенных качеств требовать от небольшой заметки, это же не передовая, не подвальная статья или фельетон! Зато оперативность…

— В двенадцать часов — городской слёт стахановцев, — сказал Михалыч. — Отправишься туда, как только кончится — бегом в редакцию. Отчёт пойдёт в номер…

Виктора не испугала такая срочность: у него уже был опыт. Как-то он, побывав на встрече очередного эшелона с демобилизованными, так быстро написал и сдал заметку об этом, что его похвалил даже строгий ответственный секретарь. Виктор прикинул: если слёт продлится даже до шести часов, у него останется три часа до симфонического концерта, который начинается в девять…

В зале, где происходил слёт, собрался весь цвет рабочего класса города. Виктор видел многих, знакомых ему по портретам, вывешенным на Доске почёта на центральной площади, — знатного каменщика, строившего со своей бригадой за несколько дней по пятиэтажному дому, — через руки его прошли миллионы кирпичей, машиниста, водившего составы весом в сотни тонн, чьё имя гремело по всей стране, известного рационализатора, предложения которого дали несколько миллионов рублей экономии. Виктор обратил внимание на то, что, узнавая каждого, он вспоминает какую-нибудь цифру. А в зале сидело несколько сот человек, и от перемножения этих нескольких сотен на все миллионы и тысячи тонн, километров, рублей, кирпичей, стоявшие за людьми, получалось астрономическое число. Виктор немедленно записал это: такая деталь могла украсить будущий отчёт.

Были на слёте и знакомые Виктора по заводу. В их числе он заметил Геннадия Никитина, того, что вместе с Сергеем Ивановым состоял в бригаде «ильинцев». После ухода с завода прежнего бригадира — Бахарева — Никитин встал на его место. Состав бригады сильно изменился, но славу свою она не утеряла, — переходящее знамя по городу оставалось за ней…

На этом слёте люди встретились, чтобы посоветоваться, а не покрасоваться собой, — это стало понятно сразу. Говорили они об одном — о полной перестройке всего производства, которой были сейчас заняты. Зная заводскую жизнь, Виктор ясно представлял, как им трудно нарушить сложившийся ритм и переключиться на совершенно новое. Но они справлялись — не без неудач и срывов, — но справлялись со сложной задачей, как можно быстрее решить которую требовали интересы мирного строительства. Виктор увлёкся бесхитростными рассказами.

Только перед третьим перерывом Виктор обратил внимание на время. Седьмой час, а предстояло ещё одно заседание. Летели прочь и оперативность, и концерт. Виктор хотел броситься к телефону, чтобы посоветоваться с Михалычем, как вдруг у него мелькнула удачная мысль. Президиуму, конечно, известно, кто будет ещё выступать. Если удастся найти этих людей в перерыве и расспросить их, не к чему оставаться дольше на слёте. Он ещё раз оценил свою находчивость, когда поговорил с членами президиума. Особо интересных выступлений больше не предполагалось, — а все и невозможно было упомянуть в отчёте, — кроме одного — выступления Никитина.

Геннадия Виктор разыскал в курительной комнате. В новом костюме, тот сильно разнился от грубоватого рослого парня в промасленном комбинезоне, каким его знал Виктор. Пиджак его, правда, несколько был узковат и местами топорщился, но это не портило общего впечатления. Густой чуб, обычно лезший на глаза, которым славился Никитин, был тщательно причёсан.

Виктор объяснил Геннадию, где он сейчас работает.

— О нас, значит, будешь писать? — спросил Никитин и одобрительно кивнул: — Вали́…

Виктор спросил, написано ли у Никитина выступление.

— А как же! — достал из кармана Геннадий тетрадку. — Три вечера просидел… И то бы не успел, хорошо, ребята помогли да Сашка Бахарев…

— Дай-ка я погляжу, а то на слух записывать опасно — можно перепутать, — попросил Виктор.

Полностью посвящать Никитина в свои секреты он считал излишним.

Распрощавшись с Геннадием, Виктор сразу отправился в редакцию. Он был доволен ещё больше: день сегодня, действительно, складывался на редкость удачно…

Валя пришла на симфонический концерт в том же тёмносинем платье и с серебристой ниточкой бус на шее. И словно вернулся вечер, когда они слушали «Онегина». Снова пели скрипки, звенела медь, глухо гудел барабан, снова Валя сидела рядом, чуть откинувшись на спинку кресла и перебирая одной рукой бусы… Виктору захотелось сделать что-нибудь, что ещё больше сблизило бы их.

— Валя, — шепнул он.

— Да? — откликнулась девушка, точно очнувшись ото сна.

— Давай, будем на «ты»…

— Ладно, — ответила Валя и чуть коснулась пальцами его руки: — Тише…

В антракте у Виктора среди общей радостной сумятицы закралась осторожная мысль: выступал ли Никитин? Конечно, выступал, но всё-таки проверить не мешало. Где же? Он вспомнил: Маргарита. Её, правда, он не видел на слёте, но кто-то из радиокомитета обязательно должен был быть.

Он позвонил в радиокомитет. На счастье, Маргарита оказалась на работе.

— Опять вы преследуете меня, молодой Мефистофель? — послышался в трубке её звонкий смех.

Выслушав Виктора, она сказала:

— Сама я не была, но постараюсь узнать… В порядке моего хорошего к вам отношения…

И через минуту снова взяла трубку:

— Товарища, который был на слёте, нет. Но знающие люди говорят, что, кажется, выступал.

Потом Маргарита спросила:

— Откуда вы звоните? Из какого шумного места?

Узнав, что с симфонического концерта, она воскликнула:

— О, да вы не на шутку увлеклись серьёзной музыкой! И всё с той же Маргаритой?

— С какой? — не понял Виктор.

— Не со мной, не бойтесь, — расхохоталась невидимая собеседница. — Я о той Маргарите из «Фауста», с которой вы были в опере…

— С нею, — не смог ответить ничего остроумнее Виктор.

— Плохо же она вас развлекает, если вы и там не забываете о работе, — заметила Маргарита и заключила: — Ауфвидерзеен…

И снова была тёмная безучастная ночь, деликатно не вмешивающаяся не в своё дело. Снова Валины туфли гулко стучали по асфальту, и в такт им ухали ботинки Виктора. «Ты», «тебя», «тебе» придавали разговору особый оттенок дружеской заинтересованности. Валя помнила абсолютно всё, что ей рассказывал Виктор в прошлый раз, и подробно обо всём расспрашивала. Виктор упомянул о мире, наступившем у него дома.

— Это хорошо, — сказала Валя, но потом задумалась: — А, может быть, ничего хорошего. Это ведь неискренно, а что может быть хорошего, если нет искренности?..

И снова долгий путь показался коротким. У Виктора заколотилось сердце при виде уже знакомого подъезда: он вспомнил то непойманное мгновение, ему хотелось, чтобы оно повторилось, но он и боялся его. Оно повторилось: они без слов глядели друг другу в глаза, время опять помчалось вперёд, Виктор молча взял Валины руки в свои. Валя послушно придвинулась к нему и…

— Не надо… — отшатнулась Валя. — Не надо…

— Вы мне нравитесь, Валя… Вы мне очень нравитесь, — бессвязно говорил Виктор, забыв о «ты».

— Я не знаю, я ничего не знаю, — отвечала Валя. — Ты тоже хороший, но не надо…

Она ласково взяла Виктора за руку:

— Иди, а то поздно и далеко… Иди, я подумаю обо всём, и ты подумай… Я позвоню тебе завтра, хорошо?