Разумеется, ничего подобного не собирался говорить Щетинин супруге, сидя за семейным ужином в своей малогабаритной кухоньке.

— А помнишь, как мы в Париже туфли мне покупали? — спросила вдруг Лида.

Еще бы! Помнил он, хорошо помнил, как потащила она его с собой для храбрости в обувной магазин. До сих пор ясно стоит у него перед глазами эта картина: Лида, сидящая на каком-то пуфике посередине небольшого, безлюдного салона, отделанного зеркалами, неловко поджимающая, словно прячущая смущенно свои ноги, и продавец, опустившийся перед нею на одно колено, с туфелькой в руке… «Я чуть не умерла тогда от страха, — говорила потом Лида. — Он меня что-то спрашивает: мадмуазель… мадмуазель… Другой продавец еще коробки с туфлями тащит, а мадмуазель уже почти без сознания… Да еще вижу, чулок у меня… петля спустилась… Короче говоря, я, по-моему, так и не осознала, что я покупаю…» Однако туфли тогда они купили отменные. Да и ножки в то время были у Лиды что надо, хоть в любом обувном салоне демонстрируй, не стыдно.

— Ну что ж, пора! — сказал Щетинин, уловив, как чуть скрипнула тормозами «Волга». Конечно, по рангу не полагалось ему машины, обычно в таких случаях добирался он до вокзала на метро, как и все рядовые граждане, и если сегодня все же был удостоен чести отправиться на вокзал на директорской «Волге», то лишь оттого, что заводские сувениры, которые предстояло ему вручать болгарским друзьям — разного рода самовары, настольные монументы, альбомы и матрешки, — составляли весьма солидный багаж. Этот багаж и покоился сейчас в директорской машине. Тут же находился Мартын Семенович Альтшулер, которому от лица профсоюзной общественности было поручено сопроводить Щетинина до вокзала и оказать необходимую помощь, если таковая понадобится. За рулем машины лениво попыхивал сигареткой Сашок.

— Исполнил? — спросил Щетинин, садясь рядом с ним.

— Так точно, Игорь Сергеевич, — с обычной своей ухмылочкой отвечал Сашок. — Порядок в танковых войсках. За нами не заржавеет.

Возле него на сиденье, завернутая в газету, лежала бутылка.

— Ты прямо как контрабандист, Игорь Сергеевич, — хохотнул Альтшулер. — По всем правилам конспирации действуешь.

— А что делать! — так же весело отвечал Щетинин. — Если дома досмотр почище таможенного!

На вокзал они, как и рассчитывал Щетинин, приехали минут за сорок до отправления поезда, но состав уже был подан. Когда Щетинин и Альтшулер втиснулись со своими пакетами и свертками в купе, там еще никого не было.

— Ну, давай-давай, Мартын Семенович, по-быстрому, по-походному, — бодро приговаривал Щетинин, разливая в стаканы коньяк. — Без стопки и проводы не проводы, верно ведь? Я люблю, чтобы все по-человечески было. — Из кармана он извлек заранее заготовленное яблоко: — Давай закусывай, не стесняйся.

Они выпили и налили еще.

Любил, любил такие вот поездки Игорь Сергеевич. В вагоне он чувствовал себя уверенно-вольно, быстро находил общий язык с проводницами, грубовато шутил, рассказывал незамысловатые байки — словно отпускник, предощущающий недели вольготной, безнадзорной жизни. Любил он вагонные дружеские споры-разговоры за стаканом вина под стук колес, когда за окном лишь тьма и редкие огоньки, а тут в купе уютно и славно — что может быть лучше? И хотя сейчас поезд еще не тронулся и неподвижный перрон глядел в окно своими огнями, Игорю Сергеевичу казалось, будто они уже едут.

То, что не высказал он жене, то, чем никогда не делился, не мог, не считал нужным делиться с ней, искало теперь своего выхода.

— Ты думаешь, почему мне три десятка черных шаров на конференции кинули? Да потому, что на виду я. Кто воз везет? КБФ, что ли? Чуть что — сразу Щетинин, без Щетинина ничего не обходится. Да что я тебе рассказываю, ты сам это знаешь не хуже меня. КБФ — он ведь что? Для всех хорошим быть хочет. Для всех добренький. А я — нет, я так не умею. Думаешь, я не знаю, кто мне черные шары бросал? Да я этих крикунов и демагогов хоть сейчас по пальцам всех пересчитать могу!

Всякий раз, стоило только Щетинину опрокинуть рюмку, другую в компании своих заводчан, и разговор рано или поздно обязательно сворачивал на эту тему. Хоть и не хотел он признавать этого, а тридцать голосов на прошлогодней партийной конференции, поданные против него, занозами засели в его памяти.

— Рассуждать больно много стали! — продолжал он. — Забыли, кто мы есть. Даром нас, что ли, солдатами партии называют? С о л д а т а м и, Мартын Семенович! Смекаешь? Не дело солдата рассуждать да демагогию разводить. Правильно я говорю, майор? — обратился Щетинин уже к военному, вошедшему в купе.

— Правильно, правильно, — посмеиваясь, ответил майор. Он скользнул взглядом по столику, по бутылке, уже наполовину пустой, забросил на верхнюю полку свой портфель и вышел.

— Ну давай, Игорь Сергеевич еще по махонькой за то, чтобы у тебя все было нормально! — сказал Альтшулер.

— Будет, Мартын Семенович, будет. Я знаю, кое-кто рад бы был скинуть Щетинина, да не выйдет. Я человек такой, я за чистоту партийной линии глотку перегрызу. Думаешь, те, кому положено, это не видят, не ценят? Еще как видят! Тут на пленуме райкома Первый ко мне подошел; выступление мое, говорит, понравилось, боевое, говорит, выступление. А я, знаешь, что ему ответил? Я говорю: мы, Юрий Евстигнеевич, по-простому, по-рабочему, что думаем, то и говорим, нам дипломатия ни к чему.

— Прощаться пора, — спохватился наконец Альтшулер. — Давай дожмем коньячок-то. За укрепление, так сказать, международных связей! Ты только смотри в болгарку там не влюбись, — погрозил он пальцем Щетинину. — Хотя зачем тебе болгарка, вон у тебя какая хорошая соседка есть!..

Только теперь увлеченный разговором Игорь Сергеевич обнаружил, что они уже не одни в купе. Как-то бесшумно и незаметно в уголке на нижней полке пристроилась молодая женщина. Ее лицо, остававшееся в тени, трудно было рассмотреть как следует, однако в фигуре ее, в манере держаться почудилось вдруг Щетинину что-то знакомое.

— Девушка! Девушка! — воодушевленно, с шутливой и оттого преувеличенной укоризной воскликнул он. — Так в приличных домах не поступают! Быстренько, быстренько к нашему шалашу! Мартын Семенович, а ты что же не ухаживаешь за дамой?! Ну-ка, плесни!

Однако спутница их продолжала сидеть неподвижно и молча, словно не слышала обращенных к ней слов.

— Девушка! Вы ставите моего друга в трудное положение! — сказал Щетинин. — Он будет вынужден выбрасываться из поезда на ходу! Вы же видите: он не в состоянии встать и уйти, пока не выпьет за наше с вами знакомство!

— Не беспокойтесь напрасно, уйду я, — слова эти прозвучали неожиданно и потому особенно резко. И девушка действительно встала и вышла из купе.

Альтшулер озадаченно скривил губы.

— Непонятно. Ну и штучка! Я тебе не завидую.

— Каждая дура по-своему выпендривается, — Щетинин махнул рукой. — А главное, я ведь где-то видел ее, и совсем недавно, только никак не могу вспомнить где. Ну ладно, бывай!

Они в последний раз сдвинули стаканы с остатками коньяка — и очень вовремя, ибо проводница уже торопила граждан провожающих покинуть вагоны. Грузный Альтшулер потопал к выходу, Щетинин за ним. Уже в тамбуре они растроганно обнялись. Поезд тронулся.

Возвращаясь к своему купе, Щетинин увидел в коридоре соседку. Она стояла возле окна и смотрела на медленно уплывающие прочь, в темноту, привокзальные строения. Щетинин остановился рядом. В любом деле он не терпел неясности, недоговоренности.

— Что мы такие сердитые? — спросил он с той добродушной игривостью, с какой обычно обращаются взрослые к капризничающим детям.

Щетинин никогда не был бабником. Вот уж от чего бог избавил, так это от желания волочиться за женщинами. Чем, надо сказать, значительно упростил и обезопасил его, Щетинина, судьбу. Так считал сам Игорь Сергеевич. Если когда-нибудь и изменял он жене, так лишь под пьяную лавочку, мимоходом, случайно. И не придавал этому существенного значения. Иногда в шутку он любил повторять, что, мол, супруга его обладает способностью осложнять жизнь сразу за троих — и за жену, и за тещу, и за любовницу, так что, спасибо, он сыт по горло, кушайте сами. Если же говорить серьезно, то он действительно страшился лишних осложнений, зависимости от женских прихотей. Впрочем, не последнюю роль здесь играло и то обстоятельство, что карьера партийного работника, как известно, прямо зависит от прочности семейных тылов. И все же, отправляясь в командировку, Щетинин всякий раз словно бы перерождался и начинал ощущать себя этаким ловеласом. В командировке — это твое законное право, тут уж отдай и не греши, на тебя как на ненормального будут смотреть, если ты свое упустишь.