Вошла секретарша.

— Игорь Сергеевич, там из газеты звонят. Что-то насчет Ягодкина. Может быть, вы переговорите?

Щетинин мотнул головой. Ну Ягодкин! Скоро до Организации Объединенных Наций дойдет! Всех готов переполошить.

— Давайте, — сказал Щетинин.

Голос в телефонной трубке объяснил Щетинину, что в редакцию поступило письмо по поводу ситуации, создавшейся вокруг рабочего Ягодкина.

— Да, я в курсе этого дела, — сказал Щетинин. — Мы разбираемся.

Он положил трубку и тут же по внутреннему телефону позвонил в третий цех, начальнику.

— Генрих Степанович, здоро́во. Щетинин тебя приветствует. Что вы там с Ягодкиным решили? Разобрались?

— Да все не доходят руки, Игорь Сергеевич. План, сам знаешь, горит, трубы в цеху прорвало, ремонтники подводят… да еще — почему людей из цеха опять в совхоз забирают? Говорили, в этот раз из шестого поедут, а теперь…

— Погоди, погоди, Генрих Степанович, ты мне зубы не заговаривай, — остановил его Щетинин. — О своих бедах ты после расскажешь. Ты лучше скажи все-таки: разобрались вы с ЧП этим?

— Да что тут особо разбираться, Игорь Сергеевич? Тут шума больше, чем дела.

— Это мы с тобой знаем. А придет ко мне корреспондент, что я ему скажу?

— Скажите, что накажем мы Матрехина, лишим премии.

— Это уже конкретней. Кстати, пришли-ка ты его ко мне. Я тоже хочу с ним побеседовать. И закругляйтесь вы с этим делом. А то тянем резину, сами себе приключений на задницу ищем. Ты, что, на весь город хочешь прославиться? Ну вот и я не хочу.

Щетинин с силой вдавил трубку в телефонный аппарат.

«Работнички! — подумал он. — Всё их подгонять надо!»

Походил по кабинету, стараясь сосредоточиться. По оконным стеклам барабанил дождь. Щетинин раздраженно передернул плечами, вернулся к столу, опять придвинул к себе лист бумаги.

В дверь постучали.

— Да! Входите! — крикнул Щетинин.

На пороге возник Федор Матрехин. Был он в грязной спецовке, с замызганной кепочкой без козырька, которую сейчас сжимал в кулаке.

— По вашему приказанию рядовой его величества рабочего класса Матрехин прибыл! — выпалил он. Не мог он, никогда не мог обойтись без паясничанья.

— Да какой ты рабочий класс, Матрехин! — сказал Щетинин. — Посмотри на себя! По тебе тюрьма плачет. Это надо же — драку на производстве затеять! ЧП! Позор на весь завод! Да ты знаешь, что запросто под суд пойти можешь?

— Это еще как посмотреть, Игорь Сергеевич. Я, может, в состоянии аффекта был. В связи с грубым оскорблением личности рабочего человека. За это не судят.

«Ишь ты — аффект! Какие слова знает!» — подумал Щетинин, а вслух сказал:

— Ладно, Матрехин, я тебя позвал не шутки шутить. Садись, давай поговорим серьезно.

Матрехин сел, продолжая все с той же нагловатой ухмылкой в прищуренных глазах смотреть на Щетинина. Щетинин побарабанил пальцами по столу.

— Значит, так, — сказал он. — Давай только начистоту. За что ты ударил Ягодкина?

— Я? Да не собирался я его бить. На что он мне нужен! Слово даю. Я только попугать его малость хотел, чтобы не оскорблял он рабочего человека. А бить его у меня и в мыслях не было. Что я — дурной, что ли? Я только замахнулся. Пошутил, можно сказать. А он сам нарвался. Сам. Это и Гарбузов Витька видел, и Жохов, они подтвердить могут.

— Ладно. Пошутил — не пошутил, а человека чуть на тот свет не отправил.

— Ну уж вы скажете, Игорь Сергеевич! Так, лишь задел самую малость. Царапина-то пустяковая вышла.

— Теперь-то ты, конечно, будешь выкручиваться. И я не я, и лошадь не моя. Только отвечать тебе все равно придется, Матрехин.

— Так я готов, Игорь Сергеевич, если только по справедливости. Что, я не понимаю, что ли? Уж если такой несчастный случай вышел. Накажите как положено.

— И накажем. Чтобы в следующий раз рук не распускал. Ясно?

— Ясно. Мне можно идти, Игорь Сергеевич?

— Ишь ты, торопливый какой! — отозвался Щетинин. — Ты что, всегда на работу так торопишься?

— Это в зависимости от настроения, Игорь Сергеевич. Так я пойду?

— Нет, погоди, — жестко сказал Щетинин. — У меня еще есть вопрос. Водку кто продает в цехе? Ты?

Матрехин возмущенно взметнул руки и кепчонкой своей с размаху хлопнул об стол.

— Я, Игорь Сергеевич, тому, кто про меня такое скажет, пасть порву. Так прямо и заявляю. Я знаю, кто это на меня бочку катит. Только не выйдет. Матрехина на испуг не возьмешь!

— Значит, не торгуешь водкой? И работяг не опохмеляешь?

— Нет, вот тебе крест святой! Раньше был грех, случалось, раздавишь в обед полбанки на двоих, так и то мастер скажет: «Сгинь, Матрехин, чтобы глаза мои тебя больше не видели!» И все в ажуре. Что, я слов не понимаю, что ли? Так то раньше, а сейчас — ни-ни. А чтобы торговать — такого вообще никогда не было. Пусть глаза у того вылезут, кто такую клевету про меня распускает.

— А вот Ягодкин говорит, что торгуешь, — сказал Щетинин.

— Ха! Ягодкин! — воскликнул Матрехин. — Так он же у нас чокнутый, это все знают. Он, с тех пор как пить бросил, сдвинулся по фазе. Он же алкаш был, самый распоследний. Бутылки собирал по помойкам. А потом лечился — принудительно, не принудительно, не знаю, врать не буду. Только закладывать перестал. Медицина же говорит: нельзя так круто завязывать. Вот он и повредился малость по этой части. Что вы, у нас это все знают! Ему теперь везде водка мерещится. Он сам одному парню рассказывал: иду, говорит, и как парад принимаю — шеренгами, говорит, она, родимая, стоит. А что! — Матрехин перегнулся через стол и заговорил тише, словно бы по секрету Щетинину: — Мне один доктор говорил, вполне возможно такое. Выпить-то ему хочется, мочи нет терпеть, а нельзя, вот и начинаются видения — вроде как миражи в пустыне. Миражи ведь тоже от жажды случаются. Я читал: идет человек по пустыне, среди песков, и вдруг слышит — вода вроде бы начинает журчать, ручей, видит, плещется… Так и тут.

Щетинин поймал себя на том, что уже с заинтересованностью слушает все, что плетет ему Матрехин. Что ни говори, а определенная доля убедительности была в его словах. Не сейчас же он все это сочинил. В конце концов, дыма без огня не бывает.

— Так что на этот счет Ягодкин у нас человек известный. Его иной раз даже и подначивают: чего, спрашивают, дядя Саша, тебе сегодня на обед подавали — столичную или коньячок французский? Он, ясное дело, злится, прямо из себя выходит: кому интересно, когда тебя за чокнутого считают? А только факт есть факт. Против факта не попрешь. Он и ко мне однажды подходит: это что, говорит, у тебя? И хвать ветошь из ящика! Я только потом дотумкал — водка ему померещилась. Зациклился человек, одним словом, что с него возьмешь. Вы обратите внимание, Игорь Сергеевич, он и воду, когда пьет, непременно сначала понюхает: не водка ли? — Матрехин рассмеялся, обнажая прокуренные, порченые зубы.

— Ну вот что, Матрехин, наворотил ты мне тут с три короба. Тебе бы сказки для детей сочинять, цены бы тебе не было, — говорил Щетинин, а сам уже прикидывал, что, пожалуй, версию Матрехина не стоит сбрасывать со счетов. — Шагай, работай. И чтобы никаких больше фокусов.

И, оставшись уже в одиночестве, Щетинин продолжал думать о том же. Врал или не врал ему Матрехин — это сейчас было не столь уж существенно. Хотя скорее всего врал, конечно. Его опухшая физиономия и неопрятный вид лучше всяких характеристик, заверенных подписями и печатями, говорили о том, что он из себя представляет. Какие бы клятвы тут ни произносил Матрехин, рассчитывать на его правдивость было бы наивно. Но все-таки не это сейчас важно.

Факт сам по себе ничто. Надо видеть дальше факта. А если глядеть дальше факта, то из всего, что наговорил ему Матрехин, для Щетинина было ясно: начни сейчас разматывать этот клубок — и до истины не докопаешься, и мороки не оберешься. Столько всякой дряни всплывет. Один позор для завода. Так что правильно, очень правильно подсказывало ему чутье с самого начала: не следует раздувать эту историю. Спустить потихоньку на тормозах, и дело с концом.