Занятый своими мыслями, Щетинин не сразу сумел вникнуть в то, что говорил сейчас Устинов. Однако уже через некоторое время он обнаружил, что слушает этого человека, причем слушает заинтересованно и неотрывно. Негромкий, глуховатый голос Устинова, казалось, обладал каким-то странным, противоречивым свойством: он словно успокаивал, убаюкивал и в то же время словно подчинял себе, и сознание, настроенное теперь лишь на волну этого голоса, легко и охотно воспринимало его.
— …Вчера, — говорил Устинов, — я получил письмо от одного человека, так же, как и вы все, решившего раз и навсегда избрать трезвый образ жизни. Человек этот живет в Москве, и теперь он прислал мне описания первых шагов в новой для себя жизни. И вот какое открытие он сделал. Открытие, на мой взгляд, в высшей степени примечательное, заслуживающее того, чтобы задуматься над ним. Он, этот человек, а работает он в одном из научно-исследовательских институтов, обнаружил, что его непосредственный начальник, судя по всему малоспособный, озабоченный главным образом собственной карьерой руководитель, з а и н т е р е с о в а н — я подчеркиваю: заинтересован в том, чтобы подчиненные его были людьми не без греха. Тогда ими легче управлять. Тогда создается своего рода круговая порука: начальник закрывает глаза на грехи своих подчиненных, милует, прощает малых сих, они же в свою очередь не замечают, в ы н у ж д е н ы не замечать его некомпетентность, грубость, карьеристские устремления, своекорыстие. Вот какая картина открывается, если взглянуть не нее трезво. Очень, повторяю, примечательная картина.
Я думаю, если каждый из нас оглянется вокруг, покопается в своей памяти, то непременно без особого труда тоже обнаружит нечто подобное. Так что, выходит, явление это не единичное и не случайное. И чем дальше, чем выше тянется эта порочная цепочка, тем тяжелее оказываются последствия. Общество, пораженное метастазами подобной круговой поруки, становится больным обществом, обществом аморальным…
«Больное общество… — тут же зафиксировал мозг Щетинина. — Аморальное…» Хотя голос Устинова по-прежнему продолжал обволакивать его, в сознании Игоря Сергеевича при этих словах словно бы мгновенно включилось некое специальное устройство, некий счетчик Гейгера, автоматически реагирующий на любую опасность. Отклонение от нормы было зарегистрировано.
— …Да, такое общество незаметно для себя становится больным или, по крайней мере, предрасположенным к болезни. И в свою очередь каждый из нас, выбирая путь абсолютной трезвости, путь бескомпромиссный и честный, тем самым разрушает эту порочную цепь, вырывает отдельные ее звенья. Правда, в том же письме, о котором я говорил сейчас, есть и такие строки: «…избавиться от рабства куда как труднее, чем попасть в него». Это верно. Каждый из нас должен понимать, что отказ от алкогольного дурмана и признание абсолютной трезвости как единственного достойного человека образа жизни — это лишь первый шаг. Может быть, самый важный, самый трудный, решающий, но все-таки первый. Освободившись от рабства алкогольного, нам всем предстоит освобождаться от рабства духовного, социального, от холопской психологии. Вот в чем главный смысл сделанного вами выбора. Кое-кто, конечно, был бы рад представить вас людьми ущербными, лишенными, с точки зрения пьющего человека, едва ли не главной радости жизни и оттого чуть ли не неполноценными. Такая точка зрения очень удобна и выгодна для тех, кто хотел бы, чтобы вы по-прежнему оставались зависимыми, приниженными, знающими «свой шесток». Ведь для них ваша трезвость — это опасность, это сигнал тревоги, это посягательство на привычный для них порядок вещей. И добровольно своих позиций эти люди не уступят. Вот почему я настраиваю вас на борьбу. И прежде всего на борьбу за собственное достоинство.
Один человек сказал мне как-то: «Я бы, конечно, хотел бросить пить, я даже готов был бы обратиться к вам за помощью, ибо чувствую, что сам не смогу преодолеть свою слабость, но меня останавливает одна мысль: выходит, я тогда буду несвободен, мне будет заказано то, что не заказано всем другим людям. Пусть добровольный, но все же запрет, пусть сознательно избранная, но все же несвобода». Я ответил ему, что это типичный пример искаженного сознания. Именно алкоголь, вроде бы сулящий человеку свободу, которая на деле оказывается лишь мнимой, иллюзорной, обещающий раскрепощение, которое потом почти всегда оборачивается стыдом, унижением, угрызениями совести, и лишает человека свободы подлинной. В этом смысле я сравнил бы алкоголь с блуждающим обманным огоньком, дающим надежду на выход из темного лабиринта, а на самом деле лишь уводящим все дальше во мрак. Говоря все это, я еще раз хочу подчеркнуть, что настоящая свобода и достоинство человека идут рука об руку. Там, где попирается и унижается человеческое достоинство, не может быть свободы. Но попробуйте отыщите хотя бы одного пьяницу, который не попадал бы в унизительные ситуации, не ронял бы своего человеческого достоинства. Вы скажете мне: но человеческое достоинство попирается и унижается вовсе не только тогда, когда человек тянет за собой хвост пьяных грехов. Да, это верно. Не надо обладать особым воображением, чтобы отыскать подобные примеры. Причем примеры самого различного ранга. Ибо достоинство наше одинаково унижается и неким швейцаром, привратником, не пущающим нас в свои владения, и неким высокопоставленным чиновником, решающим за нас, что нам можно читать, а что — нет, какие данные, допустим, по проблеме алкоголизма, нам позволительно знать, а какие — нет. Все это одного поля ягоды. Они произрастают там, где царит все та же холопья психология: что можно барину, то, естественно, нельзя холопу.
И опять словно бы раздался предостерегающий, фиксирующий щелчок в сознании Щетинина. На мгновение ему вдруг даже почудилось, что Устинов сейчас нарочно дразнит его такими речами. Понимает же он, догадывается, в какой роли сюда сегодня пришел Игорь Сергеевич. Вот уж поистине неразумное упрямство! Трактор Иваныч!
— …Смирение, покорное признание за сильными мира сего права на попрание твоего достоинства — это в конечном счете оборотная сторона любого хамства и властительного своеволия. Но если у человека после перепоя трясутся руки и проступает испарина, о каком уж сознании собственного достоинства может идти речь! Вот почему я и говорю: пьянство, именно пьянство, как ничто другое, питает холопью психологию. Тот, кто сам постоянно пребывает в грязи, вряд ли имеет моральное право ратовать за всеобщее очищение! Достоинство человека, его гражданское мужество и трезвость неразделимы, вот к какому выводу я хотел подвести вас сегодня. Наше достоинство — это самая большая наша ценность, давайте же не забывать об этом!..
Устинов замолчал. Несколько мгновений тишина стояла в гостиной. И Щетинин должен был признаться самому себе, что он тоже не сразу смог стряхнуть ту странную власть, которую имел над ним голос этого человека. Потом все задвигались, зашевелились, Устинов объявил перерыв. И тогда только Игорь Сергеевич обрел свою прежнюю уверенность и решительно направился к столику, за которым все еще продолжал сидеть Устинов.
— Евгений Андреевич, — сказал он, — поскольку дела, к сожалению, вынуждают меня сейчас покинуть ваше заседание, я хотел бы перекинуться с вами несколькими словами.
— Пожалуйста, — ответил Устинов все с той же суховатой сдержанностью, с какой он давеча кивнул Игорю Сергеевичу. — Я к вашим услугам.
— Как я понимаю, — начал Щетинин, — это всё люди, бросившие пить…
— Да, — согласился Устинов. — Только мы обычно не говорим: бросившие пить. Мы говорим: сознательно избравшие абсолютную трезвость.
— Хорошо. Пусть так. И выбор этот, как вы считаете, они сделали с вашей помощью?
— Да. Собственно, здесь мы собираемся уже для того, чтобы закрепить достигнутое. Ну, и конечно, ради общения. Это тоже очень важно. А сам прием тех, кто обращается ко мне за помощью, я обычно веду не здесь, я веду его в заводском профилактории. Сюда же люди приходят уже потом, после нескольких сеансов…
