— Сгоняй-ка в Институт мозга, — сказал заведующий отделом писем, вручая это послание Киселеву. — Присмотрись как следует к этому исцелителю алкоголиков, побеседуй. Может, и верно, сделаешь зарисовку. Читатели такие истории любят.
Так что у Киселева были все основания испытывать радостное воодушевление, когда он шагал по институтскому коридору, отыскивая кабинет ученого секретаря. Ему нравилось ощущать себя полномочным представителем солидной газеты, нравилось и то, что явился он сюда не для выяснения какой-нибудь склочной жалобы, а с миссией явно приятной, и, значит, наверняка мог рассчитывать на ответную расположенность и откровенность. Однако все получилось совсем не так, как рисовалось Киселеву.
Ученый секретарь института Иван Семенович Беговой оказался довольно молодым еще, но уже успевшим располнеть и приобрести представительность человеком, рядом с которым студенческая несолидная сущность Киселева проступала особенно отчетливо. Впрочем, встретил Иван Семенович его с подчеркнутой обходительностью или, точнее говоря, с добродушно-шутливой серьезностью:
— Интересно, чем мы заслужили внимание прессы?
Но едва только была произнесена фамилия «Устинов», по лицу ученого секретаря пробежала тень суровой озабоченности.
— Очень жаль, но должен вас огорчить. Устинов у нас уже не работает, — сказал он. — Недавно мы всем коллективом проводили его на заслуженный отдых.
— Недавно? — растерянно переспросил Киселев.
— Да, месяца три-четыре тому назад.
— Ах, жалость какая! Не повезло! — непроизвольно вырвалось у Киселева. — Но… может быть, кто-то тогда мог бы рассказать мне о нем? Ученики его или…
— Не знаю, — пожал плечами ученый секретарь. И очки его блеснули холодной официальностью. — Боюсь, вам вряд ли кто сможет тут помочь. Скажу вам откровенно: восторги по поводу его достижений, мягко говоря, сильно преувеличены. Все не так просто. У коллектива мнение о Евгении Андреевиче было отнюдь не однозначным. Я человек открытый и позволю себе говорить с вами напрямую, надеюсь, вы поймете меня правильно…
Киселев кивнул и постарался придать своему лицу выражение сосредоточенной серьезности. Доверительный тон ученого не мог не польстить ему.
— Видите ли, Евгений Андреевич — человек, конечно, во всех смыслах заслуживающий глубокого уважения: фронтовик, инвалид войны, активный общественник. Если бы только не его характер! Характерец у него, я вам скажу, не сахар. Удивительно тяжелый характер. Он всех сумел настроить против себя. Работать рядом с ним последнее время было совершенно невыносимо, ладить с людьми он оказался абсолютно неспособен. У нас ведь как: в чем-то ты уступишь, в чем-то тебе уступят, иначе нельзя. Он же никаких компромиссов не желал признавать. Ну, а если людям постоянно, извините за выражение, в нос тыкать, что работают они плохо, что отдача их не эффективна, что они, простите, едва ли не бездельники, то, наверно, трудно рассчитывать на ответное благорасположение. Такая вот сложилась ситуация. Я понимаю: нервы, конечно, трудная жизнь за плечами, но с остальными тоже надо считаться, у остальных тоже нервы, не так ли? Причем я, знаете ли, признаюсь вам, был одним из тех, кто долгое время защищал Евгения Андреевича. Пытался как-то смягчить конфликт, погасить страсти. Но если человек убежден, что вся рота шагает не в ногу, он один в ногу идет, тут уж трудно помочь даже при всей благорасположенности…
— Однако… все же… — пробормотал Киселев. Он и сам точно не знал, какую именно мысль сейчас пытался выразить, просто уж очень жаль было ему расставаться с так хорошо сложившимся в его воображении материалом. Теперь же все рушилось, это было очевидно. Все же он продолжал неуверенно держать в руке письмо Ягодкина, словно робкий проситель, почти без всякой надежды подающий уже отвергнутое однажды заявление.
— Что же касается этого письма, — словно бы сразу угадав, о чем думает Киселев, сказал Иван Семенович, — то, конечно, оно любопытно и имеет определенную ценность, как всякий человеческий документ. Хотя следует учесть, что люди, страдавшие алкоголизмом, как правило, легковозбудимы, подвержены резким эмоциональным перепадам, склонны к преувеличениям… Да и вообще-то любой нарколог, к которым, кстати сказать, Евгений Андреевич относился всегда с предубеждением, может отыскать в своем архиве немало подобных признаний. Так что письмо это не представляет ничего из ряда вон выходящего, хотя, разумеется, каждому из нас приятно слышать слова благодарности… Никто, конечно, не собирается отнимать заслуг у Евгения Андреевича, но и преувеличивать их тоже, наверно, было бы неправильно. А то мы привыкли шарахаться из одной крайности в другую…
— Да, да, я все понимаю… — сказал Киселев.
— И потом… есть еще одно обстоятельство… — после небольшой паузы продолжил Иван Семенович. — Видите ли, когда речь идет о чисто научных расхождениях во взглядах, о научных спорах, о борьбе мнений, это все естественно, это так и должно быть. Но когда мы сталкиваемся с неверными суждениями политического характера, когда под сомнение ставятся наши идейные установки, тут уж мы молчать и прощать не вправе. А к сожалению, товарища Устинова в последнее время порой сильнехонько заносило. Он позволял себе вещи совершенно недопустимые. Я это, разумеется, не для печати, а просто чтобы вы были в курсе дела. У него, знаете, прямо-таки гипертрофированное какое-то представление сложилось об алкогольной опасности, которая якобы угрожает нашему обществу. Прямо алкогольный Апокалипсис какой-то! Никто, конечно, не собирается закрывать глаза на недостатки, но нельзя же так! Не Америка же у нас, где обществу действительно грозит гибель от наркомании. У нас совершенно иные условия, нельзя же не видеть этого! Простите мне мою горячность, но равнодушие здесь, по-моему, совершенно недопустимо! Мы не имеем права сдавать наши позиции!
Киселев слушал, время от времени кивая и сохраняя на лице все то же сосредоточенно-серьезное выражение. Неожиданная мысль пришла ему в голову: а не может ли то, что он сначала посчитал невезением, обернуться вдруг для него удачей? Не идет ли ему в руки нечто посложнее и поинтереснее, чем обыкновенная газетная зарисовка?..
А ученый секретарь между тем, уже несколько поостыв, снова заговорил сухим и деловитым тоном:
— Я бы только не хотел, чтобы у вас сложилось впечатление, будто я навязываю вам свое личное мнение об Устинове. Если угодно, я могу познакомить вас с одним документом. Вам сразу, думаю, все ясно станет. — Он поворошил какие-то бумаги в ящике стола и вынул несколько аккуратно схваченных скрепкой листков, плотно заполненных машинописным текстом. — Вот, пожалуйста, это протокол собрания коллектива лаборатории, где работал Евгений Андреевич. Собрание проводилось в преддверии переаттестации. Почитайте, вы все поймете.
Киселев бережно принял из его рук листки и погрузился в чтение.
«Б о л ь ш а к о в. Я думаю, наша цель — объективно оценить и заслуги и недостатки товарища Устинова. Заслуги его известны. Но беда в том, что Устинов, по сути дела, сам поставил себя вне коллектива. Он высокомерен и излишне категоричен в своих суждениях о людях. Критика, с которой он выступает, больше похожа на критиканство. Его претензии, будто мы работаем не с полной отдачей сил, необоснованны. Говорить все это неприятно, но рано или поздно сказать нужно.
С н е т к о в с к и й. Плохой характер можно простить. Мы знаем немало ученых с далеко не ангельскими характерами. Это не мешает им быть крупными специалистами в своей области. Дело в другом. Чего нельзя прощать, так это идеологических заблуждений, политической слепоты. В своих разработках Устинов исходит из того, что в нашей стране существуют социальные причины алкоголизма. Это абсолютно неверно. Такими высказываниями он льет воду на мельницу наших врагов. Печально, что этим занимается наш коллега. И можно ли, исходя из подобных ошибочных установок, разработать верные методики?
Т и м о н и н а. Как старший товарищ, как ветеран, Устинов должен показывать нам пример. Но этого не происходит. Его последний поступок возмутил всех. Этот поступок нельзя назвать иначе, чем антиобщественным.
Б о р щ е в. Устинов сумел добиться реальных результатов: есть люди, спасенные им от алкоголизма. Это нельзя сбрасывать со счетов. Он действительно болеет за свое дело. Он бывает чрезмерен в своей требовательности, это верно, но он действительно болеет за свое дело. Максимализм его, который многих пугает, вызван реальной тревогой за состояние нашего общества. Алкоголизм сегодня — это грозная опасность, и преуменьшать ее вредно.
С н е т к о в с к и й. В том-то и беда, что Устинов занимается не своим делом. И еще пытается опорочить тех, кто с ним не согласен. Лечить должны наркологи. У нас иные — более общие — задачи. Очень плохо, что Устинов этого не понимает. И тянет за собой некоторых сотрудников.
У с т и н о в. Пока вы решаете общие задачи, люди гибнут от алкоголизма.
С е л ь д я е в. Устинов совершенно нетерпим к чужим суждениям, это проявляется и сейчас. Трудно работать с человеком, если он не считается с мнением коллектива. Тут уже говорили о его антиобщественном поступке. Я тоже считаю, что этим поступком он оскорбил нас всех. Он должен извиниться перед нами.
У с т и н о в. За что? За вашу беспринципность?
П р е д с е д а т е л ь. Прошу соблюдать порядок. Я всем дам слово.
Т а к е н б а е в. Устинов всю жизнь честно трудился, воевал, был на фронте. У него есть боевые награды. Он заслуженный человек, но его подводят нервы. У него плохое здоровье. Надо позаботиться о нем. Наш долг достойно проводить его на заслуженный отдых. Не надо раздувать обиды.
В о с т р у х и н. Если мы закроем глаза на грубые выпады со стороны Устинова в адрес других, вполне уважаемых сотрудников, если простим ему наплевательское отношение к коллективу, завтра у него могут появиться последователи. Устинов — коммунист, пусть его поведением займется партийное бюро.
У с т и н о в. Я считаю, наш спор не имеет смысла. Это диалог глухих. Все решено уже заранее. Я разворошил муравейник, и этого вы не можете мне простить. Больше мне нечего сказать.
Решение: просить дирекцию ликвидировать группу, возглавляемую ст. н. с. УСТИНОВЫМ Е. А., в связи с несоответствием проводимых ею работ основному профилю института».
