– В начале зимы.

– Этой?

– Да, – он больше ничего не спрашивает, но я продолжаю говорить, желая хоть кому-то первый раз в жизни рассказать, что происходило в моей жизни. При этом я точно знаю, что он поймет и не осудит. – Когда умер барон, мама совсем стала плохой. Понимаешь, как это сказать… У нее были проблемы с психикой, – заметив его настороженный взгляд, я поспешно объясняю: – Нет, нет, она была безобидной, но мне постоянно приходилось быть начеку. У нас в семье скорее уж я была за взрослого.

– Все началось, когда отец второй раз женился. Раньше я этого не понимала, но после разговора с Мартой все встало на свои места. Если раньше мама просто много плакала, то теперь она превратилась в сдвинутую. Однажды она разбудила меня посреди ночи и, не одев, потащила с собой на улицу. Она твердила, что за нами приехал папа. Конечно же, никого на улице не оказалось, но простояв в двадцатиградусный мороз в сорочке и босиком на снегу, я умудрилась заболеть…

– И много таких было случаев, пока я поняла, что не все в порядке. Мне пришлось резко повзрослеть. Я хотела присматривать за ней, но мама была очень хорошей, правда. Она сама понимала, что с ней творится что-то неладное и заставила меня перевестись в районную школу-интернат, где учились дети из бедных деревенских семей.

– Почему ты никому не рассказала об этом? – нахмурившись, интересуется Красавчик. Мы уже подошли к моему дому и сейчас стоим рядом с покосившейся, давно не крашеной калиткой. – Ей нужна была помощь врачей.

– Сейчас я это понимаю и поверь, очень сильно виню себя. Ведь я могла спасти ее… – на последних словах мой голос обрывается, и я замолкаю.

– Марта, – тихо зовет меня фон Дервиз, притягивая к себе за плечи. – Расскажи мне, что случилось.

Я прижимаюсь щекой к рубашке Красавчика, и через силу продолжаю рассказывать:

– Я боялась кому-то говорить. Мама твердила, что если ее признают больной, то меня заберут у нее и отдадут в детский дом. А еще она пугала меня отцом. Она говорила, что могут найти его и отдать ему меня. Я не знаю, знаешь ли ты, но всю жизнь она утверждала, что отец бил ее. И пугала меня этим.

– Это неправда, – возражает тут же парень. – Папа никогда никого бы не тронул.

– Это сейчас я знаю, а тогда я верила моей запутавшейся, больной матери. Ведь я могла найти его, попросить о помощи. Мне стоило просто рассказать всем кто я, и он бы сам за мной пришел.… И спас бы маму…

Фон Дервиз не спрашивает вновь что случилось, но я все равно продолжаю:

– Ей стало хуже, когда в новостях рассказали о его смерти. Тогда я еще не понимала, почему она так страдает из-за человека, который так с ней поступил. А однажды, когда я вернулась домой на очередных выходных, мама не вышла встречать меня…. Она лежала на кровати с открытыми безжизненными глазами. Она убила себя, не рассчитав дозировку, непонятно откуда взявшегося успокоительного…

Я помню, что в тот момент не плакала. Я не чувствовала ничего. У меня в голове крутились только мысли, что мне делать дальше.

– Она вновь поступила эгоистично, бросив меня. Я похоронила маму. Одна. Мне пришлось распродать всю нашу немногочисленную технику и достать заначку на «черный день», которую мама любила называть «белым днем». Ее злило, что деньги могут понадобиться только тогда, когда случится беда, а не счастье. А потом я поняла, что мне некуда деться. Мне только-только исполнилось семнадцать, родители умерли. Я не хотела попадать в поле зрения службы опеки, поэтому просто-напросто сбежала, сказав соседям, что еду в семью своего отца. На самом деле я нашла контакты директора вашей школы-интерната, где, как я знала, есть двенадцатый класс, и решила, что смогу перекантоваться там, пока мне не исполнится восемнадцать. Знаю, это глупо. С таким же успехом я могла отучиться в любом интернате, но мне, наверное, все же хотелось узнать другую сторону моей несостоявшейся жизни. Посмотреть, чего я была лишена. Как это могло бы быть.

– Ты не делала ничего глупого, – ласково говорит фон Дервиз, крепче прижимая меня к себе. – На самом деле, ты самая сильная, умная, удивительная девушка, которую я когда-либо встречал. Тебе пришлось многое пережить и через многое пройти, Марта.

– Да, – со вздохом соглашаюсь я с ним.

Мне так хорошо здесь и сейчас. Так легко от того, что кто-то теперь знает мой секрет. Я хочу растянуть это ощущение покоя, что боюсь пошевелиться.

– Марта, – нарушает эту блаженную тишину Красавчик. – Я просто до безумия хочу сделать одну вещь, – он немного отстраняется от меня и смотрит прямо мне в глаза.

Что-то в его взгляде заставляет меня замереть. Я не могу вымолвить ни слова, все больше и больше погружаясь в эти голубые омуты.

– Пообещай мне, что не будешь меня кастрировать, если я сделаю это.

– Что? – его странная просьба приводит меня в чувство. Я удивленно смотрю на парня. – Кастрировать?

Он озорно улыбается. Только теперь его взгляд перемещается ниже.

На мои губы.

– Да, – глухо отвечает он, вмиг посерьезнев. – Ты пообещала, что кастрируешь меня, если я еще раз притронусь к тебе. Но мне так сильно хочется тебя поцеловать, что я больше ни о чем не могу думать.

Господи.

Это происходит не со мной.

Парень, в которого я влюблена, хочет меня поцеловать.

Я успеваю лишь еле заметно кивнуть, когда его рот обрушивается на мой.

Со всей серьезностью и ответственностью могу заявить – это лучший поцелуй в моей жизни. Он вовсе не такой, как в ту ночь, когда фон Дервиза бросили. Тогда он был хоть и таким же настойчивым, но все же больше грубым, желающим с помощью меня вытеснить из головы другую девушку.

Сейчас же я знаю, что все его мысли и чувства сосредоточенны в данный момент исключительно на мне.

Сначала мы целуемся с жадностью, как будто от того, как страстно мы будем делать это, зависят наши жизни. Затем буря эмоций стихает и вот уже мы касается друг друга легкими нежными движениями. Его губы теплые, влажные, мягкие. Я мысленно радуюсь, что мы живем на окраине и единственный, кто может видеть нас в этот момент – баба Нюра. Мне бы не хотелось, чтобы нас сейчас кто-то прерывал.

Наконец, мы отстраняемся друг от друга. Я смотрю на лицо фон Дервиза, пытаясь понять, что это было. Не мог он чувствовать тоже, что и я.

У него есть Амина.

Эта мысль заставляет меня напрячься и неосознанно немного отстраниться.

Довольное выражение лица Красавчика вмиг уходит.

– Марта, – он обеспокоенно смотрит на меня. – Я напугал тебя?

– Нет,– мотаю я головой, опустив взгляд ниже. – Не думай, что этот Урод настолько отвратил меня от парней. Просто… – я зажмуриваюсь, прежде чем задать волнующий меня вопрос: – Как же Амина? Ты же любишь ее.

Он слишком долго молчит, не отвечая на мой вопрос. Я поднимаю голову и вижу, что он смотрит на меня и улыбается.

– Что? – огрызаюсь я. Блин, ему это кажется забавным, что я тут стою и унижаюсь?

– Ты ревнуешь? – все еще, кажется, веселясь, спрашивает он.

– Что из вышесказанного, напоминала тебе ревность? – фыркаю я.– Учти, если ты примчался сюда и решил меня поцеловать просто из жалости, мне это неинтересно. Можешь возвращаться к своей идеальной девушке и идеальной жизни.

Я разворачиваюсь, чтобы умчаться, пока меня не захлестнула очередная волна ненужных мне эмоций.

Но он хватает меня за руку и притягивает обратно, прижав спиной к своей груди. Его руки быстро оплетают меня, не давая пошевелится. Он вновь утыкается лицом в мою шею, и я чувствую, что он улыбается.

– С чего ты решила, что я поцеловал тебя из жалости? – приглушенно спрашивает он, слегка целуя мою шею.

– Хм, – сосредоточься, Марта. Не нужно думать о его губах на своей шее. Не думай об этом. – Потому что я не мылась два дня, у меня кошмар на голове, и я странно одета. Меня сейчас можно поцеловать исключительно из жалости. Не то, что твоя идеальная Амина.

Он тихонько смеется. И продолжает водить своими влажными губами по моей шее.