– Не, баб Нюр, мне не хочется. Я пойду к себе.

Старушка продолжает что-то причитать, но я уже не слушаю, заходя на крыльцо своего дома.

Наши дома с баб Нюрой стоят бок о бок на самой окраине почти вымершей деревни. Все кто жил здесь уже давно все побросали и уехали в город, лишь изредка приезжая летом. Раньше мне нравилась эта тишина и покой родного дома, но сейчас она меня угнетает.

С тех пор, как я вернулась сюда из пансиона, моя душа как будто раскололась на миллионы кусочков и теперь эти кусочки в беспорядочном хаосе мечутся внутри меня, не давая покоя. Я механически что-то делаю, не осознавая реальности вокруг себя, и дышу, кажется, через раз.

Я ужасно сплю. Нет, не так. Я не сплю. Теперь даже свет меня не может спасти. С наступлением темноты меня охватывает чувство тревоги, надвигающей катастрофы, неумолимой опасности и беды. Я пытаюсь убедить себя, что все плохое, что только могло случиться со мной, уже произошло и следует перестать бояться.

Но мои страхи не дают мне расслабиться.

Я подхожу к зеркалу, висящей около печки, и смотрю на свое отражение. Последнюю неделю я стараюсь в него не смотреть. Я ем редко и мало, и то, если меня заставит поесть у себя баба Нюра. Из-за этого я заметно похудела и теперь больше похожу на живого мертвеца. Волосы мои тусклые и спутанные, кожа серая, а глаза постоянно воспаленные из-за сдерживаемых слез. На мне надеты короткие хлопковые шорты и майка фон Дервиза. Та самая, которую я одела, пока жила в его комнате. Я медленно провожу по ней рукою. Она теперь совсем им не пахнет. Скорее уж потом и грязью, потому что я ее еще ни разу не стирала.

Одно радует – щека почти зажила и теперь видна только одна бледно-розовая полосочка. Да и шея тоже. Небольшие синяки от рук урода можно рассмотреть только при хорошем освещении.

Я стараюсь не размышлять о том, почему Красавчик не вернулся обратно в пансион, когда узнал, что со мной случилось. Я знаю, что он не должен был. Знаю, что он притворялся сначала моим другом, а потом и моим парнем. Знаю, что мы с ним поссорились и что я для никогда ничего не значила.

Но также теперь я точно знаю, что я все-таки влюбилась.

Один Бог знает, как я этого не хотела. Но оказавшись здесь, без него, когда все внутри меня разрывается от тоски, я поняла, что пропала.

И как же это глупо! Влюбиться в того, в кого стоило влюбляться в последнюю очередь. Ненавижу себя за это. Как же я сильно ненавижу себя.

Я закрываю глаза руками, не в силах больше смотреть на отражение этой убогой девушки. Что со мной произошло? Даже полгода назад, когда мой мир перевернулся с ног на голову, я и то была полна сил и решимости все преодолеть, вынести, выбраться. Но сейчас я не хочу ничего. Не хочу буквально ни-че-го.

Какая же я жалкая.

От самоуничтожения меня спасает тихий стук в дверь. Кто это? Баб Нюра не стучит. Она, как правило, кричит со своего крыльца, и благодаря ее зычному голосу, я всегда ее слышу. А еще, наверное, благодаря тому, что в моем доме нет телевизора либо какой-то другой техники – все это было мною распродано еще полгода назад.

Я думаю о том, что это могут быть службы опеки, которые каким-то образом узнали обо мне, но, когда выглядываю из-за шторки, то вижу только одну мужскую фигуру. Лично в моих кошмарах служба опеки – это всегда одна или несколько женщин с какими-нибудь бумагами или папками в руках. Этот же со спины выглядит скорее как молодой парень.

Он поднимает руку и начинает лохматить свои волосы, дергая их.

А я перестаю дышать.

Потому что я узнаю этот жесть среди тысячи других.

Прежде чем я успеваю подумать, мои ноги уже несут меня к двери, а руки распахивают их.

Черт знает, чтобы я еще успела бы вытворить, но вид фон Дервиза заставляет меня шокировано замереть, вскрикнув.

– Марта, – мое имя стоном срывается с его губ.

Пока парень с жадностью осматривает меня, я также внимательно разглядываю его. Я чувствую, как на моих глазах наворачиваются слезы. От того, что он здесь, от того, что эти дурацкие кусочки моей души под его взглядом тут же послушно встают на свои места, позволяя мне дышать.

А еще от того, что фон Дервиз выглядит изрядно побитым.

– Можно войти? – неуверенно спрашивает он, переминаясь с ноги на голову.

И тут до меня доходит смысл всего происходящего.

Фон Дервиз. У. Меня. Дома.

– Нет, – выпаливаю я, потому что не хочу, чтобы он видел, как я живу.

Чтобы вы понимали, так, как мы жили с мамой, наверное, более менее считалось нормой в года семидесятые в глухих деревнях, но никак не в двадцать первом веке.

Не говоря уже о таких богачах, как Красавчик.

– Марта, – он воспринимает мои слова по-своему. Его голова опускается, и он с трудом выдавливает из себя слова: – Прости меня, пожалуйста… Я так сильно виноват. Я разозлился на тебя тогда, уехал, оставив без защиты. Это только моя вина.

– Все в порядке, – тихо отвечаю я, стараясь еще не напрягать горло. – Ты тут не при чем.

Я действительно все это время заставляла себя поверить, что фон Дервиз не обязан был меня спасать или защищать. И мне это почти удалось.

– Не при чем? – он резко поднимает голову, впиваясь в меня взглядом. – Я знал, что он не отступиться так просто. Я знал, что он настоящий псих, помешанный на том, чтобы получить то, что хочется. Я знал, все это и оставил тебя!

На последних словах он со злостью бьет кулаком о косяк двери рядом с моей головой. Я вздрагиваю и невольно сжимаюсь. Фон Дервиз замечает это, и его лицо искажается от такой боли, как будто его только что ударили под дых.

– Прости, прости, Марта, – начинает шептать он, протягивая ко мне руки. – Я не хотел тебя пугать. Ты же знаешь, я никогда не сделаю тебе больно. Господи… – он одергивает руки и вновь запускает их в волосы.

Я слежу взглядом за этим его характерным движением и замечаю, что с костяшек пальцев у него капает кровь.

– У тебя кровь! – истерично верещу я, от чего мой голос на середине ноты обрывается.

Вот блин, забыла.

Фон Дервиз вновь морщится, как от очередного удара.

Только сейчас я замечаю, что костяшки пальцев и на второй руке у него сбиты. Значит, он приехал уже раненный.

Забыв обо всех своих переживаниях по поводу убогости родного жилища, я хватаю парня под локоть и затягиваю его внутрь. Что-что, а аптечка у меня имеется.

Проведя его через терраску, мы заходим в жилую комнату. Я сажаю Красавчика на табуретку около окна, достаю аптечку и встаю рядом с ним на колени. Пока я поливаю его руки перекисью и осторожно промокаю ватным тампоном ссадины на лице, он молчит. Я не смотрю в его глаза, но знаю, что он следит за мной.

Он ловит мою руку и прижимает к своим губам.

Я смотрю на свои пальцы около его рта, не в силах поднять взгляд выше. Он поднимает вторую руку и осторожно проводит ею по моему шраму. Затем опускает ее ниже, и легкими, еле ощутимыми движениями проходится по еще не исчезнувшим отметинам рук Урода.

– Прости, – вновь шепчет он, не отрывая моей ладони от своих губ.

Я мотаю головой.

– Ты не виноват, – голос мой скрипучий, и мне не нравится, как он звучит. Но я просто обязана убедить его, что его вины в этом нет. – Тебе не стоило сюда приезжать.

Этот момент так прекрасен, что я просто его обрываю, поднимаясь на ноги. Не хочу обманываться и думать, что он примчался сюда из-за меня.

Нет, он просто мучится чувством вины. Он примчался сюда только для того, чтобы успокоить непонятно от чего взбунтовавшуюся совесть.

Я начинаю складывать все обратно в аптечку, продолжая скрипучим голосом его убеждать:

– Фон Дервиз, прекрати эти истерики. Со мной все в порядке. Я тебя ни в чем не виню. Ты можешь со спокойной совестью возвращаться обратно.

– Если с тобой все в порядке, почему ты сбежала?

Он тоже встает на ноги и подходит ко мне со спины.

Слишком близко. Но как это приятно. Мне невыносимо хочется сделать крошечный шаг назад, чтобы прижаться к нему. Господи, если бы я была лужей, то уже давно бы растеклась у него под ногами.