В искусстве звериного стиля нередки образы фантастических животных, изображения которых обычно сочетают детали, характерные для различных представителей животного мира. Великолепный образец такого искусства дает фрагмент золотой обкладки деревянных ножен железного меча из кургана 53 Южного Тагискена (табл. 5, 10). Изображены два припавших к земле фантастических зверя, лежавших друг за другом. Крупы и хвост с характерным завитком напоминает о животных из семейства кошачьих, голова похожа на лошадиную, а пасть с оскалом зубов — на волчью. На плечи нанесен орнамент в виде треугольников — может быть, условное изображение мускулатуры. По манере изображения тела и ряду деталей звери походят на хищника с золотой бляшки из Сусловского могильника, датируемой VI в. до н. э. (Смирнов К.Ф., 1964, с. 225, рис. 78, 1). Закрученные спиралью нос и губы животного, подчеркнутые спиральными завитками отдельные сочленения тела, зубастая пасть — стилистические приемы, широко известные по савроматским и ананьинским древностям (Збруева А.В., 1952, с. 78, табл. XVII, 4; Бортвин Н.Н., 1949, с. 119, рис. 48, 4; Смирнов К.Ф., 1961, рис. 8, 1; 52, 10а, б). В той же манере выполнено изображение на золотой пластине из кургана 59 Южного Тагискена, где у свернувшегося в кольцо зверя — закругленный в спираль кончик хвоста, когтистые лапы и зубастая пасть. Явно «савроматская» манера в изображениях на ножнах длинных мечей (курганы 53, 59) говорит, на наш взгляд, о существовании тесных связей между приаральскими саками и кочевниками савроматского времени Южного Приуралья и Нижнего Поволжья.
Границы ареала скифо-сибирского звериного стиля, благодаря исследованиям последних десятилетий, значительно расширились в восточном направлении. Отчетливо фиксируются два момента: во-первых, многие восточные, азиатские, памятники определяют раннюю дату появления звериного стиля — VII–VI вв. до н. э., а в ряде случаев, видимо, даже начало VII в. до н. э.[11]; во-вторых, сейчас уже можно говорить об отдельных культурных провинциях распространения этого стиля, причем это прослеживается как на ранних, так и па более поздних материалах. Совершенно очевидно, например, что Тува, Алтай, Южная Сибирь и большая часть территории Казахстана образуют особую провинцию, отличную от скифо-савроматской европейской и приуральской. Как бы промежуточное положение между этими двумя регионами занимают памятники звериного стиля саков Приаралья, имеющие явно западную, приуральскую, ориентацию, но содержащие немало типично азиатских черт. Кроме того, саки Приаралья могли выступать культурными посредниками между азиатским миром распространения звериного стиля и юго-западными районами Азии. Высказывавшееся ранее предположение, что некоторые изобразительные мотивы переднеазиатского происхождения могли через Среднюю Азию попасть в искусство Алтая и Южной Сибири скифского времени (Грязнов М.П., 1959, с. 136), в наших материалах находит свое подтверждение. В комплексах Южного Тагискена и Уйгарака отчетливо прослеживаются связи сакского мира с южносреднеазиатским и переднеазиатским (образы льва и пантеры в изобразительном искусстве, импортная керамика, бусы и т. д.). Находки из раннесакских памятников восточного Приаралья подтверждают и мнение, высказанное когда-то А.А. Иессеном и убедительно развитое К.Ф. Смирновым, о переднеазиатском происхождении некоторых изображений, обнаруженных в савроматских памятниках, и о посредничестве Средней Азии в их передаче (Иессен А.А., 1952, с. 227; Смирнов К.Ф., 1976, с. 74, 80, 83).
С накоплением новых материалов и особенно в связи с массовыми находками в восточных областях «скифского мира» предметов искусства, датирующихся VII в. до н. э., казалось бы, переднеазиатская концепция происхождения звериного стиля (Артамонов М.И., 1968; 1971, с. 24; 1974, с. 45) должна была уступить свое место центральноазиатской (Тереножкин А.И., 1976, с. 184, 185. 209–212). Однако, как нам представляется, и та и другая не отражают полностью существа дела. Вряд ли сейчас, когда мы знаем, сколь велик регион, включающий памятники звериного стиля, можно думать, что стиль этот распространялся из единого центра. Вероятно, правильнее говорить не о происхождении, а о формировании звериного стиля.
Д.С. Раевский высказал предположение, что применительно к культуре скифов «возросший на почве тотемизма зооморфный код как одно из символических выражений модели мира надолго переживает тотемизм, и именно эту роль… выполнял звериный стиль в скифской культуре». Он полагает, что для других частей «скифского мира» вопрос в каждом случае должен решаться самостоятельно, но с учетом сказанного выше (Раевский Д.С., 1983, с. 13). Признавая правомерность такой постановки вопроса, можно сформулировать эту проблему и следующим образом. Можно предположить, что на определенном этапе исторического развития у племен со сходными хозяйственно-культурным типом (полукочевое или кочевое скотоводство), формами общественной организации и уровнем производительных сил, к тому же, на базе установленной лингвистами общей ираноязычной основы существовали сходные идеологические представления, одним из выражений которых и был звериный стиль в искусстве. Такая постановка вопроса, естественно, совершенно не исключает культурные связи и взаимовлияния внутри этого обширного региона, равно как и влияние передовых цивилизаций на эту степную варварскую его периферию. Так что, если не о переднеазиатском происхождении, то о переднеазиатском влиянии говорить необходимо. Более того, переднеазиатское влияние следует рассматривать не только и не столько как явление, синхронное распространению звериного стиля, а как процесс, уходящий корнями в глубокую древность, в эпоху бронзы, чему за последнее время получено немало археологических свидетельств (Кузьмина Е.Е., 1977б). Ряд явно заимствованных переднеазиатских мотивов, своеобразно переработанных местными мастерами на востоке «скифского мира», может быть объяснен именно таким образом.
Упомянутая общность идеологии ираноязычного кочевого и полукочевого населения Великого пояса степей находит подтверждение и при сравнительном анализе письменных и археологических источников (Раевский Д.С., 1977). Это — общество подвижных скотоводов и земледельцев, коневодов, освоивших колесный транспорт, мифологические представления которого были теснейшим образом связаны с культом солнца, огня, коня.
Иранская принадлежность саков Приаралья ярко проявляется на материалах Южного Тагискена и Уйгарака. Это прежде всего роль огня в погребальном ритуале, выражающаяся в сжигании погребальных построек и трупосожжении, поджоге перекрытия могильной ямы, угольках или красной краске, имитирующей огонь, на поверхности каменных алтариков. К этой же категории явлений, судя по данным письменных источников, следует относить обычай устилать древнюю дневную поверхность вокруг могильной ямы камышом (ведические арии расстилали траву или солому).
Семантика изображений на предметах, выполненных в зверином стиле, соответствует мифологическим представлениям иранских племен. При этом, как и в скифском искусстве, в основе сакского лежали, видимо, магические представления, выражавшиеся в форме парциальной магии. Образы хищной птицы и коня, связанные с солнечным культом (Кузьмина Е.Е., 1977а, с. 96), встречены, что тоже примечательно, преимущественно на предметах конской сбруи, на них же есть характерный солярный знак в виде квадрата с вписанным в него кругом (табл. 5, 21, 24), они же включают изображение четырех птичьих голов в виде солнечного колеса (табл. 5, 14). Символично, видимо, изображение копыта лошади не только на подпружных пряжках, но и, например, на фигурке оленя из Уйгарака, равно как замена когтистых лап изображением копыт на фигурках сидящих львов из Южного Тагискена (табл. 5, 26). К категории каких-то общих для всего ираноязычного мира магических представлений относится и повсеместное распространение изображений оленя, который, возможно, был семантически связан с образами птицы и коня (Кузьмина Е.Е., 1977а, с. 105).
