Государство хунну делилось на 24 владения, удела. Во главе каждого удела стоял темник, назначаемый шаньюем. Обычно это были члены семьи, сыновья и родственники шаньюя. В свою очередь темники для управления уделом назначали тысячников, сотников, десятников и других управителей, выделяя им соответствующий участок земли для кочевания. Шаньюй мог наказывать темников и даже лишать их владений (Таскин В.С., 1968а, с. 40, 44; 1973, с. 14, 15). Основным видом повинности была воинская служба. Темники предоставляли в распоряжение шаньюя воинов, и сами проводили военные действия по его указанию. Темники и другие представители знати помогали шаньюю в управлении и обсуждали текущие дела, собираясь на совет. При этом сила и влияние темников зависели от количества воинов, поставляемых ими, а не от величины удела. Наиболее сильные темники выставляли по 10 тыс. всадников, более слабые — по нескольку тысяч. Темники собирались также на церемонию провозглашения нового шаньюя. Ослабление власти и военные неудачи шаньюя вели к появлению разногласий среди темников и междоусобицам.

Кроме того, при шаньюе для управления страной имелся должностной аппарат, в составе которого среди высших чиновников были и китайцы, перешедшие на службу к хунну (Ли Лин, Вэй Люй и др.) (Таскин В.С., 1973, с. 16, 17). Мнения чиновников и темников шаньюй принимал во внимание, но они не были обязательны для исполнения.

Основную массу населения составляли рядовые кочевники, средние слои общества, имущественное и социальное положение которых было также различным. Об этом свидетельствует погребальный ритуал: различия в величине курганов, устройстве погребальных камер, снабжении покойных инвентарем и заупокойной пищей, указывающие на многоликость и сложность общественной лестницы хунну. Социальная дифференциация и централизованная государственная власть вели к разложению родовых связей и к постепенной замене их территориальными. В то же время в семейных отношениях сохранялся левират. «После смерти отца берут в жены мачех, после смерти старшего или младшего брата женятся на их женах» (Таскин В.С., 1968а, с. 35, 46, 117, примеч. 2), что указывает на пережитки родового строя. Выделяющиеся на некрополях группы погребений, вероятно, можно считать захоронениями членов отдельных семей и зависимых от них лиц.

В ограниченных размерах существовало рабство. Источники сообщают об обращении в рабство плененных мужчин и женщин (Таскин В.С., 1968а, с. 41). Покоренные народы облагались данью. Замаскированной данью были подарки, направляемые шаньюям китайскими императорами в периоды могущества и военных успехов хуннского объединения. В государстве хунну проводилась перепись населения с целью его податного обложения.

Идеологические представления хунну мало известны. Погребальный ритуал, устройство камер в виде срубов, снабжение покойника пищей и инвентарем указывают на существование представлений о потусторонней жизни. Из летописей известно, что хунну поклонялись небесным светилам, луне, солнцу и приносили жертвы, в том числе человеческие, предкам, небу, земле, различным духам. Так, в 89 г. до н. э. по наговору шамана, действовавшему по приказу Вэй Люя, в жертву духу земли был принесен ханьский Эршиский военачальник, попавший к хунну в плен и пользовавшийся сначала благосклонностью шаньюя (Таскин В.С., 1973, с. 22).

Обильный материал для реконструкции идеологии хунну, полученный из курганов Ноин-Улы, детально проанализирован С.И. Руденко (1962б, с. 87–92).

Палеоантропологический материал по хунну невелик и фрагментарен, к тому же, не совсем однороден, что связано с различиями в их этническом составе. Наиболее крупная сборная серия — около 38 черепов — получена из хуннских погребений различных районов Монголии (Тумэн Д., 1985, с. 89). Г.Ф. Дебец (1948, с. 120–123), И.И. Гохман (1960; 1967; 1980) и Н.Н. Мамонова (1974, с. 227, 228; 1979, с. 204–210) относят черепа из могильников хунну Забайкалья к палеосибирскому, точнее байкальскому, антропологическому типу большой монголоидной расы, отмечая их сходство с черепами из неолитических погребений Прибайкалья и отличие от черепов из плиточных могил. Этими же особенностями характеризуются черепа из могильников Дархан и Сухэ Батор в Монголии.

И.И. Гохман (1960, с. 166), исследовавший черепа из Иволгинского могильника, предположительно выделяет среди жителей Иволгинского городища местную, аборигенную, группу населения, прослеживаемую на этой территории с энеолита, и хуннскую, имеющую сходство с погребенными Ноин-Улы, что согласуется с археологическими данными о неоднородности этнического состава населения Иволгинского городища. Г.Ф. Дебец (1948, с. 121) констатировал европеоидную примесь на одном черепе из Ургун-Хундуя.

Д. Тумэн (1985, с. 89–91) фиксирует единство антропологического типа хунну Монголии и Забайкалья, отмечая, что у хунну Забайкалья лицо чуть выше, чем у хунну Монголии. Она же прослеживает расовое сходство хунну с носителями культуры плиточных могил центральной Монголии, что свидетельствует, по ее мнению, об их генетическом родстве. В то же время она считает, что черепа из плиточных могил восточной Монголии довольно сильно отличаются от черепов хунну пропорциями мозгового и лицевого отделов. В центральной Монголии выделяется краниологический материал хуннского могильника Найма Толгой (три черепа), характеризующийся европеоидными чертами с монголоидной примесью. Именно поэтому Т. Тот сближает эту серию с краниологией усуней Южного Казахстана и считает, что в центральных районах Монголии происходило смешение европеоидных и монголоидных по типу групп населения (Toth Т., 1967, p. 406, 407). По мнению Д. Тумэн (1985, с. 93), основная часть краниологического материала хунну свидетельствует о значительном расовом сходстве с поздними кочевниками и современным населением Монголии, прослеживаемом по продольному, поперечному и высотному диаметрам черепа, ширине и горизонтальной профилировке лица. Однако такое заключение представляется излишне прямолинейным. Волосы хунну, погребенных в Ноин-Уле, были черного цвета и по форме типичны для монгольской расы (Дебец Г.Ф., 1948, с. 123; Руденко С.И., 1962б, с. 111).

Возможное присутствие потомков хунну в составе гуннов, достигших Центральной Европы, в какой-то мере отражает краниологический материал могильника Мезоншентяно и других некрополей Венгрии, имеющий сходство с материалом хуннских некрополей (Ноин-Ула и др.) (Дебец Г.Ф., 1948, с. 121; Toth Т., 1962, p. 253), но он очень невелик, и к заключениям, следующим из него, надо подходить с осторожностью.

По вопросу об этнической и языковой принадлежности хунну среди исследователей нет единства. Большинство авторов, в том числе А.Н. Баскаков (1964, с. 1, 3), Л.Н. Гумилев (1960, с. 49), В.С. Таскин (1968а, с. 13–19), Л.Л. Викторова (1980, с. 121, 123), считают, что язык хунну был тюркским. М.А. Кастрен, М.Г. Рамштедт и некоторые другие исследователи полагали, что хуннский язык был общим, еще не дифференцированным, для предков тюрок и монголов (Castren М.А., 1857, s. 35, 36; Ramstedt М.G., 1937, s. 81–91). Существует мнение (Н.Я. Бичурин, Ц. Доржсурэн, Д. Наваан) о монголоязычности хунну. Г. Сухбаатар (1976, с. 123–133) говорит о прямом родстве протомонголов с хунну, что согласуется с трактовкой Д. Тумэн антропологического материала. А.П. Дульзон (1968, с. 177), Л. Лигети (Ligeti L., 1950, p. 141–185), Э. Дж. Пуллиблэнк (1986; Pulleyblank Е.G., 1962, p. 239–265) предполагали, что язык хунну относился к енисейской семье языков и был близок кетскому, что представляется менее вероятным. Недавно Г. Дёрфером была высказана точка зрения, поддержанная Л.Р. Кызласовым, согласно которой язык хунну не сохранился до настоящего времени и относится к вымершим (Doerfer G., 1973; Дёрфер Г., 1986, с. 77; Кызласов Л.Р., 1979, с. 142). Такая разноречивость мнений объясняется крайне малым количеством языкового материала хунну (около 20 слов и двустишие, объемом 10 слогов), известного, к тому же, в транскрипции китайских источников.