— Ага.

— Ты избегаешь меня или что? — спросила она, сузив глаза.

Лейкен не была самой умной девочкой в мире, но она была любимым ребенком Жнеца, и она рано научилась с подозрением относиться к людям, которые могут использовать ее, чтобы сблизиться с ее отцом. Вот почему мы всегда ладили, я понимала это чувство.

— Нет, только что сдала последний экзамен сегодня, я просто была слишком занята в школе, — легко солгала я.

Ее губы расплылись в широкой великолепной улыбке, — Черт, это круто, Харли! Давайте сделаем несколько снимков, чтобы отпраздновать. Ли-Ли, детка, закажешь немного, пока я схожу поправить помаду? Я думаю, ты сразу сцелуешь ее.

Он бы да. На его губах было больше красного, чем на ее.

Мое сердце загорелось.

— Конечно, — согласился он, осторожно не глядя на меня, пока она не вскочила и не ушла прочь.

— Ли-Ли? — спросила я, подняв брови, с горьким привкусом ревности на языке.

Не было причин ревновать, сказала я себе. Мы говорили о Лейкен, и именно я настаивала на том, что меня устраивает его продолжающиеся фальшивые свидания. Она была источником информации о Жнеце, информации, которую Дэннер использовал с пользой на протяжении многих лет, закладывая основу для его ареста, и он нуждался в безопасности, будучи ее парнем для своего прикрытия. Жнец был подозрительным, сумасшедшим ублюдком, и он уже заметил, насколько осведомленным обо мне был Лайн.

Так что, по логике, я должна была относиться к этому небрежно.

Но моя душа горела.

— Харли-Роуз, — пробормотал он, его обутая в ботинок нога нашла мою под столом, — Только целовал ее. Больше ничего не делал с тех пор, как нашел тебя всю в крови в твоей квартире.

— Как тебе это удалось? — возмутилась я.

У байкеров была репутация кобелей, и она была заслужена по праву.

Это заставило бы Лейкен насторожиться, если бы ее великолепный мужчина не захотел трахнуть ее великолепное тело.

Дэннер пожал плечами. — Сказал ей, что у меня хламидиоз.

Я расхохоталась. — Но это же не так. Как она в это поверила? Она позволяла тебе спать на ней?

— Она считает, что байкера не удержать. Этому ее научил отец.

Верно.

Я знала это.

Это был спор, который у меня был с ней однажды из-за стопок текилы, когда я призналась ей, что Крикет иногда бьет меня. Она угрюмо размышляла, хуже это или лучше неверности.

Очевидно, она никогда не подвергалась полной силе мужской руки.

— Все равно мне это не нравится, — признала я, потому что он был магнитом, вынимая мои признания на поверхность, чтобы они гудели на моей коже, отчаянно пытаясь достучаться до него.

— И мне нет. Думаешь, я хочу, чтобы ее губы были на моих, когда я думаю только о твоих? — серьезно спросил он.

Я поджала рот. — Я напомню тебе какие они милые сегодня вечером, когда мы вернемся домой.

— О да, — простонал он, — Я не сомневаюсь, что ты это сделаешь. А теперь ты обещаешь вести себя хорошо все оставшееся время, пока мы будем здесь? Никаких сердитых взглядов, пялящихся глаз и драк.

Я провела пальцем по голове, словно невидимый ореол. Ангел явился на службу.

— Негодяйка, — ласково сказал он.

Я подмигнула ему, а затем встала, увидев Лейкен, возвращающуюся из ванной. — Скажи ей, что я пошла покурить.

Я не стала ждать его ответа.

Ночь была еще теплой, июльское солнце отражалось на тротуарах, исходя от кирпичных стен бара, когда я прислонилась к главному входу и закурила сигарету Лаки Страйк.

Я не курила очень часто, потому что была медсестрой и прекрасно знала, что это дерьмо делает с легкими. Но это была привычка, которую я переняла от отца, а затем укрепила за годы подросткового бунта, поэтому время от времени, когда мне нужно было проветрить голову, я позволяла себе это.

— Есть зажигалка?

Я скосила глаза в сторону, где стоял долговязый байкер, улыбающийся мне. На нем был безрукавный кожаный жилет. Кочевой байкер просто заглянул в бар для байкеров, чтобы хорошо провести время.

Не говоря ни слова, я бросила ему свою зажигалку Бик.

Он поймал ее, его улыбка стала шире, прежде чем он закурил сигарету и присоединился ко мне, прислонившись к стене.

Мы молча курили, наблюдая, как в воздухе вьются серые клубы воздуха.

— Кто-нибудь когда-нибудь говорил тебе, что ты чертовски горяча? — наконец спросил он меня.

Я чувствовала его глаза, словно горячие руки, схватившиеся за мою одежду.

— Ага. Мой парень.

— Хорошо, что эти Берсеркеры не завистливая толпа, — рассмеялся он.

Затем он подошел ближе, его рука потянулась к моей заднице, чтобы либо ущипнуть, либо шлепнуть.

И я устала от этого.

Так устала от мужчин, которые думают, что могут прикоснуться к женщине, потому что она хорошенькая, любит хорошо одеваться, чтобы соответствовать своему стилю, и не боится показывать немного кожи.

Так устала от того, что они относятся к моему сестринству как к одноразовым тряпкам для спермы, как к боксерским грушам, как ко всему, кроме гребаного золота.

Так устала от всего, что они сделали со мной.

В одну секунду его рука потянулась, в следующую она оказалась в моих двух, его рука так болезненно вывернута за спину, так близко к тому, чтобы сломаться, он рухнул на колени на землю с потрясенным криком боли.

— Если ты прикасаешься к женщине без ее разрешения, то будь готов к чертовым последствиям, — крикнул я ему, упершись сапогом ему в спину и сильнее потянув за руку.

Кости заскрипели, его плечо лопнуло, и он всхлипнул. — Чертова сука, отпусти меня.

— Я сука? — спросила я его, мое возмущение воспламенилось моей историей, его лицо превратилось в старшеклассника Рика, который пытался заставить меня принять наркотики, в Крикета, который пытался меня изнасиловать, и в братьев Берсеркеров, которые пытались заявить на меня права против моей воли.

Я толкнула его на землю руками и ногой, потом быстро перешагнула через него ботинком к его нежному паху, сильно надавив, и замаравшийся в руке револьвер из моего кошелька нацелился прямо ему в лицо.

— Ты сука, — сказала я ему, — Только трусы не спрашивают разрешения у женщины, прежде чем прикоснуться к ней.

— Рози? — я услышала из-за двери и подняла глаза как раз вовремя, чтобы увидеть, как Дэннер закрыл ее за собой.

— Эй, — крикнула я с сигаретой, все еще зажатой между губами, но уже потухшей, — Как дела?

— Я думал, что сказал тебе вести себя хорошо? — спросил он, настороженно глядя на меня, пока я сильнее прижимала пятку своего сапога к паху человека, лежащего и стонущего у моих ног.

Я пожала плечами. — Мне было скучно. Может быть, я была немного раздражительной.

— Я ни хрена не сделал, — простонал кусок дерьма сквозь стиснутые зубы, корчась на асфальте под моей ногой.

— Рози? — спросил меня Дэннер, скрестив руки на своей офигенной черной кожаной куртке. Он покачал головой, запустив руку в свои густые волосы и пригвоздив меня своим суровым взглядом. — Хочешь сказать мне, почему ты пригвоздил этого человека к земле своими яйцами?

— Потому что она чертовски сумасшедшая сучка! — закричал кочевой байкер.

Я ударила пяткой по его чувствительным яйцам и наклонилась вперед, хлопая ресницами по моему офицеру. — Потому что он схватил меня за задницу, а никто не хватал меня за задницу, кроме тебя.

Дэннер зубами отрезал ухмылку. — Сладкое чувство, бунтарка. Цени это. Но почему бы тебе не отпустить этого человека прямо сейчас. Я думаю, пора идти домой. Возвращайся, попрощайся с Рэтом и встретимся у меня через двадцать минут.

Я задумчиво посмотрела на байкера, затем вырвала сигарету изо рта и наклонилась, чтобы прижать все еще горящий кончик к его пульсирующей шее. Его кожа слегка зашипела, и он вскрикнул.

Я стряхнула потухшую сигарету с тротуара и убрала ногу с его яиц, чтобы с широкой улыбкой подойти к Дэннеру. — Классно, пришло время для моего подарка?

Он делал мне больно.

Умышленно, расчетливо, мучительно.