Она вздохнула мне в рот и растворилась в постели.

Это был короткий поцелуй, такой сладкий, какой я только мог подарить.

И это временно сотрясло мой простой мир вокруг своей оси.

В течение той минуты, когда ее плюшевые губы касались моих, ее шелковистый язык был у меня во рту, а запах ее цветочной кожи и волос, отпечатавшихся в моем носу, для меня не было другого будущего, кроме нее.

Принцесса МК из той же байкерской банды, которую моя семья решила уничтожить.

Девушка на десять лет моложе меня, которая притворялась закаленной, но была такой же свежей и красивой, нетронутой, как утренняя роса. Я хотел запятнать эту невинность своими грубыми руками и испортить ее своим членом, в то же время я хотел сохранить ее, бороться, чтобы защитить ее.

Это был невероятный контраст, но в те секунды, когда мы целовались, это казалось дико возможным.

Естественным, даже предопределенным.

Я резко отстранился, мое сердце сильно стучало, а мой член пульсировал.

Ее глаза оставались закрытыми, но она улыбнулась и пробормотала: — Люблю тебя, Лайн.

А потом она отключилась. Я видел это по тому, как ее голова опустилась, а дыхание стало глубже.

Моя бунтарка Рози выглядела такой умиротворенной во сне, и так не ладила со своими часами бодрствования, когда ее, казалось, спровоцировали покорить мир. В этом была красота Харли-Роуз, она была ходячим противоречием, мятежницей и святой, хорошей девочкой и грешницей.

Я сидел в кресле возле ее кровати и часами наблюдал за ней.

Я думал, что сидеть на страже и видеть собственными глазами, что с ней все будет в порядке, будет достаточно, чтобы подавить ядерную ярость, взорвавшуюся во мне на повторе, но этого не произошло.

Оно только усиливалось.

Не было бы правосудия для Харли-Роуз, потому что иногда, слишком часто, полиция ничего не могла сделать.

Я в миллионный раз столкнулся с собственным бессилием перед лицом несправедливости, и это чувство прожгло мой рациональный мозг до тех пор, пока во мне не остался только чистый звериный инстинкт.

Я оставил ее.

Сработала сигнализация, моя собака у ее ног.

Но я оставил ее.

Я включил «It Will Come Back» Хозиера, потому что певица напомнила мне Рози, и я поехал в Эвергрин Газ, где подростки из Entrance Public любят зависать после вечеринок.

Тупой ублюдок был там, смеялся со своими приятелями, как будто он только что не пытался изнасиловать невинную девушку.

Я припарковал машину на затемненной стоянке через улицу и стал ждать.

Мне не пришлось делать это долго, было уже поздно, и они все еще были детьми, хотя и притворялись, что это не так.

Рик Эванс попрощался со своими друзьями и пошел на заправку, чтобы купить перекусить, прежде чем отправиться домой.

Судьба улыбалась мне.

Я ждал в тени у его машины, когда он, наконец, осмелился подойти к ней, и я прижал его к металлу, вывернув руку за спину и закрыв рот одной рукой, прежде чем он успел даже крикнуть.

Его открытая пачка Скиттлс упала на землю и вылетела, как разбитая радуга.

Я наклонился к нему, мой голос жестко звучал в его ухе. — В следующий раз, когда ты подумаешь связываться с какой-нибудь женщиной, не говоря уже о Харли-Роуз Гарро, ты, блять, подумаешь несколько раз.

— Отвали, чувак, — сказал он, когда я слегка отпустила его рот, — Эта сучка заслуживает всего, что она получает.

— Неправильно, — прорычал я, — Эта сучка заслуживает всего хорошего, что она может получить, а не того дерьма, которое ты пытался дать ей сегодня вечером. Ты этого не понимаешь, мальчик, а я буду счастлив тебя научить.

— Да пошел ты, — попытался крикнуть он у меня за рукой.

Итак, я преподал ему урок.

Один я написала на его теле синими-синими чернилами, мазками, словно каллиграфией, обвел его туловище и лицо, росчерк моей подписи в его одинаковых черных глазах.

Он раскаивался, когда я оставил его там, плачущим на земле, как жалкий мальчишка, каким он и был.

Зверь во мне, тот дикарь, которого я годами пытался обуздать банальностями и заменителями, бушевал во мне славно, бил себя в грудь, как языческий воин, претендующий на победу, как альфа, успешно защитивший свою пару.

Чувство вины придет позже, я знаю это. Так было всегда, когда я отдавался тьме в глубинах своей личности. Но пока я упивался бесчестьем, справедливостью мести.

Мой телефон зазвонил, как только я выехал на подъездную дорожку, и я знал, кто это будет, как всегда знал, когда он звонил, еще до того, как отвечал.

— Отец.

— Лайонел.

Наступила тяжелая пауза, которая многое передала. Мое отсутствие сожаления о моем моральном падении, мое упрямство против его порицания и, как ни странно, его готовность уступить этому.

— Слушай, сынок, я готов скрыть это для тебя, — сказал он голосом дьявола, прося меня расписаться в моей душе кровавыми чернилами, — Сделать это достаточно просто, парень Рик Эванс напуган до безмозглости и едва признался Перси, что это ты даже избил его. Но дети со временем становятся смелее, как ты, я уверен, знаешь, — он сделал паузу, чтобы его тонко завуалированная точка зрения дошла до моего сознания, — Так что лучше нам замести это под ковер сейчас, пока мы еще можем.

Мое молчание было моим ответом.

— Просто нужно знать, что я могу считать тебя своей правой рукой. В городе творится что-то неладное, и мне бы пригодился хороший человек, правильный человек и мой сын в качестве игрока.

— Нет.

Я мог бы жить со своим преступлением. Я бы потерял свой значок, если бы до этого дошло, что было бы чертовски отстойно, но я был готов принять удар. Я совершил плохой поступок по правильным причинам, и я был в порядке, заплатив за это цену.

— Не позволю, чтобы с тобой случилось что-нибудь плохое, сынок. С этим уже покончено, просто хотел тебя оповестить. Присоединяйтесь ко мне за ужином в доме мэра Лафайета в эти выходные. Я познакомлю вас с моим хорошим другом, Хавьером Вентурой. И, Лайонел, в следующий раз, когда я позвоню, будь готов служить своим братьям в синем.

Я смотрел в тишину после того, как он повесил трубку, злясь на себя за то, что не понимал глубины разврата, которому поддался мой отец. Он ждал этого, какой-нибудь оплошности, чтобы шантажом заставить меня работать на его нечестных копов.

И я сыграл ему на руку.

Я сидел в машине, глядя на старый дом моих дедушки и бабушки, теперь мой, представляя, как я часто делал, семью, которую я собирался поселить внутри, жену, детей и собаку, которая украсит пустой фермерский дом, пока он не зазвенит смехом и шумом.

Я всегда представлял себе жизнь с белым частоколом, но я понял, сидя там, голос моего отца в моем ухе, кровь Рика Эванса на моих ноющих суставах, что женщина, которую я жаждал, была другой женщиной.

Она была из тех женщин, которые готовы перелезть через белый пикет, чтобы нарисовать граффити на доме. Из тех женщин, которые готовы ударить хулигана в горло и при этом тряхнуть волосами, великолепная и дикая.

Такая женщина семнадцати лет спит в моей постели.

Как бы плохо она себя ни изображала, как бы хорошо я ни вел себя, правда в том, что из нас двоих она была слишком хороша, чтобы довольствоваться мной.

Мне нужно было уехать из города, подальше от нее. Она была слишком юна и невинна для моего извращения и тайной тьмы, для той запутанной паутины, в которую мой отец только что с силой бросил меня.

Я сел в машину и принял два решения, которые изменили ход моей жизни.

Во-первых, я собирался убрать своего отца или, по крайней мере, часть организации, в которой он работал.

Во-вторых, я собирался держаться подальше от Харли-Роуз Гарро.

Дэннер

Старая школьная рок-музыка звучала в доме, как биение сердца, слишком громко для буднего вечера в тихом жилом районе, но никто не стал вызывать полицию.