Я отстранилась от него, чтобы он мог видеть мои глаза, полные слез и обломков разбитого сердца, и прошептала. — Мне так жаль.

Затем я вонзила тяжелое лезвие в его мягкую плоть.

Его дыхание застыло в горле, его губы оторвались от моих в ошеломленном замешательстве.

Я соскользнула со стойки и мягко оттолкнула его, чтобы отступить назад.

Он покачнулся, его рука потянулась к оружию, торчащему из верхней левой части его груди.

— Рози, — прошептал он, и в этом слове было столько недоумения, что мое сердце сжалось под его тяжестью, и я зарыдала, — Зачем ты это делаешь?

Я этого не делала. Я уже сделала это.

Но я сказала. — Я никогда не волновалась о тебе, Дэннер, — потому что я не хотела, чтобы он встал и последовал за мной, если бы мог, если бы он был настолько глуп, чтобы сделать это после того, как я насадила его на нож, как свинью.

Я видела, как он попытался сделать шаг вперед и упал на бок, ударившись о землю противоположным плечом и с мучительным стоном перекатившись на спину.

Хиро рявкнул на меня, рыча и тявкая рядом со своим хозяином, не зная, являюсь ли я угрозой или тоже подвергаюсь нападению.

Я не знаю, чего я ожидала, кроме того, что я всегда думала о Лайне как о бессмертном, древнем божестве, сделанном из плоти и костей, но одушевленном чем-то более сильным, более верным духом, чем когда-либо обладали простые смертные. Думаю, именно поэтому я была так ошеломлена, когда красная кровь потекла из раны, выбитой на его мускулистой груди, и хлынула шелковистыми потоками на его грудь.

Я моргнула при виде Дэннера, пойманного, как муха, в паутину собственной липкой крови. Затем я снова моргнула, увидев толстую рукоятку ножа, торчащую из его плоти.

Нож, который я воткнула туда сама.

Я хотела пойти к нему, доказать ему, что мы еще не современный пересказ «Ромео и Джульетты», что я не позволю ему умереть и что я не решусь убить себя, если он это сделает.

Но это было бы ложью.

Поэтому вместо этого я вытащила свой телефон из заднего кармана, сделал снимок, как Дэннер лежал в шоке, истекая кровью на полу, а затем вышла из дома и села на байк Жнеца сзади.

— Хорошая девочка, — похвалил он, когда я показала ему фотографию.

Но слова были кинжалами в моих ушах.

Потому что я знала, что что бы ни случилось, я больше никогда не буду хорошей девочкой.

Дэннер

Я знал еще до того, как открыл глаза, что произошло, но я не знал, был ли я жив или мертв. Часть меня надеялась, что я мертв. Если бы я мог по уши влюбиться в женщину, способную буквально вонзить нож мне в сердце, смерть была бы самым большим умиротворением, на которое я мог надеяться. В противном случае я проведу остаток своей жизни, как сумасшедший археолог, просматривая каждый квадратный дюйм моего прошлого с Харли-Роуз, чтобы увидеть, где я ошибся.

Я не хотел верить, что она сделает что-то подобное со мной, конечно, я не верил, но у нее не было разумного оправдания, чтобы ударить меня чертовым ножом для резки мяса, не так ли?

— Ты открываешь свои глаза, мы можем быстро поболтать, и я могу вызвать врача, чтобы он проверил тебя.

Блять.

Это было официально.

Я не был мертв.

Не могло быть правдой, что я жив, потому что я прожил хорошую жизнь, я не заслуживал попасть в ад, и это было единственное место, достаточно жестокое, чтобы связать меня вечным проклятием с человеком, который был врагом моей карьеры.

Зевс Гарро.

Я раздвинул свои рассыпчатые веки, и, конечно же, он сидел в смешном маленьком оранжевом кресле рядом с моей больничной койкой. Он выглядел грубым, с несвежими мешками под глазами, его обычно развеваемый ветром спутанный каштановый с золотом волос больше, чем его обычный беспорядок.

— Выглядишь дерьмово, — прохрипел я.

Он запрокинул голову и рассмеялся так же, как и Харли-Роуз.

Боль осветила мое тело световой доской, сконцентрировавшись в сердце и пульсирующей ране под левой ключицей.

— Всегда говорил, что у копов нет чувства юмора, но ты годами доказывал, что я ошибаюсь, — он покачал головой, откинул назад выбившуюся прядь волос и наклонился вперед, опираясь на предплечья, — Она оставила тебе записку.

— Что?

— Харли, они с Кингом делали это, когда были детьми. Оставляли друг другу записки в странных местах, в обуви, книгах и тому подобном. Вчера вечером Кинг вернулся домой, нашел в замочной скважине входной двери записку, которая привела его к записке, которую она оставила в своей квартире, спрятанной в потолочном вентиляторе.

Он мотнул головой на поднос, прикрепленный к моей кровати, и повернулся вправо от меня.

«Мне жаль, что я ударила тебя ножом. Мне жаль, что я сказала, что ты никогда не волновал меня. Верно обратное. Я посылаю все к черту, я обжора, я шлюха, зависимая от секса, когда дело касается тебя. Но я разобью свое собственное сердце миллион раз, если это значит оставить тебя в живых. Поэтому я ранила нас обоих, чтобы спасти тебя. Я просто надеюсь, что ты сможешь простить меня.

ХХ.

Твоя Рози.»

Я оторвался от записки незрячими глазами и увидел, что Рози стоит над моим телом, по ее лицу текут слезы, а в глазах читается болезненная решимость. Я вспомнил странную вибрацию, которую она испускала, когда вошла в дверь, как она целовала меня отчаянно, агрессивно, как будто никогда не насытится.

— Девочка знала, что делала, — прервал Гарро, ткнув подбородком в мое забинтованное плечо и верхнюю часть левой груди, — Проткнула тебя близко к сердцу, чтобы они знали, что она не шутит, но ничего важного. Ты будешь лечиться, тебе понадобится терапия для плеча, но тебя прооперировали час назад и сказали, что ты будешь в порядке.

— Кто меня нашел?

— Она отправила Крессиде сообщение с какого-то левого номера, сказав, что может встретиться по твоему адресу, если она хочет поболтать. Кресс мягкая на ощупь, поэтому, хотя мы и избегали ее, Кресс пошла. Приехала, когда мотоциклы уже отъезжали, позвонила Кингу из машины и вызвала скорую изнутри, когда увидела, что ты истекаешь кровью.

Иисус Христос.

— Теперь, когда с этим все покончено, почему бы тебе не рассказать мне, какого хрена ты и моя дочь занимались последние два месяца? — прорычал он, опираясь на мощные руки, чтобы приблизиться к моему лицу. — Может быть, я и приземленый сейчас, но я такой парень, который не будет против добавить к твоим страданиям.

— Господи, Гарро, меня только что зарезала любовь всей моей гребаной жизни, почему бы тебе не дать парню минутку? — я огрызнулся на него, затем вздрогнул, когда потянул себя за плечо.

Он уставился на меня с неподвижностью хищника, готового нанести удар. — Любовь всей твоей гребаной жизни?

Черт, по крайней мере, я уже был в больнице, чтобы они могли вернуть меня к жизни после того, как Гарро попытается меня убить.

Я тяжело вздохнул. — Ага, Гарро, ты думаешь, я такой мужчина, что не могу любить женщину, которой она является? Потому что я знаю, что она твоя дочь, но я заботился о ней как о девочке, присматривал за ней, когда она была подростком, а теперь люблю ее как женщину. Она в каком-то смысле моя, честно говоря, мне плевать, одобряешь ты это или нет. Она останется моей.

— Ты говоришь это, лежа на больничной койке с ножевым ранением, которое она тебе нанесла, — заметил он, но в его голосе была ухмылка, и я увидел, как он провел большим пальцем по своему толстому обручальному кольцу, зная, что он меня поймал.

— У нее был невозможный выбор, и она сделала его единственным способом, который мог сделать кто-то такой храбрый и преданный, как Харли-Роуз. Она причинила мне боль, чтобы спасти меня и свою семью. Она снова и снова разбивала собственное сердце, чтобы убедиться в этом.

— Думаю, тебе лучше рассказать мне сейчас, Дэннер, — прорычал он, — И скажи мне, через какое дерьмо она заставила себя пройти ради меня и моих людей, и, черт возьми, почему она это сделала? — я запрокинул голову к потолку и впервые в жизни рассказал все Зевсу Гарро.