У меня был телефонный звонок, я сделал его, и мой отец вытащил меня на следующее утро после того, как заставил меня заплатить раскаянием, оставив на ночь в неудобной камере предварительного заключения. Это была его идея родительской справедливости, и я должна была признать, что я ее поняла.

Только у меня не было возможности позвонить по телефону, потому что почти сразу же, как меня заперли в камере с кем-то вроде взвинченной проститутки и мелкого торговца наркотиками, Дэннер появился между решеткой.

Я не видела его три месяца. Мы оба знали почему, но он не объяснил мне этого. Казалось, я не могла удержаться от откровенного флирта с ним, подстрекала его сексуальными намеками и надевала все более короткие шорты и более глубокие топы, чтобы привлечь его внимание. Думаю, мы оба знали, что иногда я попадаю в беду только потому, что он появляется и проводит со мной время.

Было легко обвинить нашу дистанцию в том, что он ввязался в дела Падших, когда девушка моего брата, Крессида, была похищена под его наблюдением, и его лажа привела к усилению ненависти Зевса к нему и укрепила растущее пренебрежение Кинга. Но мы оба знали правду. Мы найдем способ провести время вместе, даже если это будет означать гнев нашей семьи, даже если это время будет потрачено платонически, потому что я была слишком молода для него, а он был слишком хорош для меня.

Тогда он выглядел хорошо, одетый в темно-синий костюм, который идеально подходил к его длинному худощавому телу, а его нефритово-зеленые глаза блестели, как драгоценные камни. Его руки были скрещены, лицо изогнулось в красноречивых линиях осуждения, которые послали странное эротическое покалывание вниз по линии моего позвоночника прямо к моей киске.

Черт, я никогда не видела мужчину, настолько сексуального в гневе.

Он не сказал ни слова, когда офицер в форме отпер решетку и открыл ее для меня, и даже не взглянул на меня, пока я несла свои личные вещи и шла с ним до его Мустанга.

Только в машине, когда я протянула руку, чтобы повозиться с его айподом и включить «Short Change Hero», он посмотрел на меня краем глаза, когда выезжал с парковки.

— Ты оказалась там в седьмой раз за последние пять лет.

Я пожала плечами, потому что это было правдой, и я не хотела давать ему больше масла, чтобы добавить к тому огню, который он разжигал, чтобы лежать у моих ног.

— Офицеры называют тебя дикаркой, ты в курсе?

Я снова пожала плечами и поднесла ноги к приборной панели, лизнула большой палец, чтобы стереть грязь с расшитых розами армейских ботинок. — Они не ошибаются.

— Ты гордишься этим? Ты счастлива узнать, что эти офицеры и их семьи, их друзья, жители этого города, который ты называешь домом, знают тебя по имени и репутации как принцессу Падших, как дикарку, которой предсказывали оказаться в колонии для несовершеннолетних рано или поздно?

Я смотрела на его руки, сжимавшие руль, на россыпь золотых волос и восхитительную паутину вен, спускающихся к его сильным запястьям. Мне хотелось поцеловать каждый мозолистый кончик пальца и провести языком по этим венам в физической мольбе о прощении.

Вместо этого я сжала руки в кулаки и позволила гневу пересилить боль.

— Ты снова разочаровался во мне, Дэннер?

Мускул на его челюсти дернулся. — Я буду разочарован в тебе до того дня, пока ты не вытащишь голову из задницы и не поймешь, что в том, чтобы быть хорошей и доброй, столько же силы, сколько в том, чтобы быть злой и свирепой. Это не шипы для розы.

— Но это то, что их защищает, — возразила я.

— Контраст, двойственность твердого и мягкого, опасного и прекрасного делают его желанным, Рози. Не знаю, когда ты лишилась мягкости, но девушка, которую я только что забрал из тюрьмы, чувствовала себя там комфортно, и ей нравилось то, что о ней говорили… эта девушка потеряла чувство собственного достоинства.

После этого мы замолчали, слушая текст песни, который стал еще более пронзительным благодаря лекции Дэннера.

Я хотела плюнуть ему в лицо, сплотить свои силы, чтобы начать контратаку, которая оставит его опустошенным. Я хотела увидеть, как он сгорит от стыда так же, как я. И я могла бы, я могла бы вырыть могилу тайн, которые у меня были о нем, тот факт, что его отец был коррумпированным мудаком, который медленно принуждал Дэннера к своему гравитационному притяжению, что он был слишком трусливым дерьмом, чтобы даже думать о том, что он хотел, не говоря уже о том, чтобы идти за этим, что он любил меня больше, чем белый рыцарь свою девицу в башне, и больше Клайда с его Бонни.

Но я этого не сделала.

Потому что, как бы его слова ни ранили меня, мне было бы еще больнее видеть, как он терзается обвинениями. Был также тот факт, что я знала, что наступит день, когда ему придется выбирать: оставить меня ради аскетической жизни в праведности или стать плохим, чтобы присоединиться ко мне в греховном веселье. Я не хотела подталкивать его к этому решению ни сейчас, ни когда-либо, потому что, как бы я ни хотела, чтобы он выбрал меня, я знала, что он никогда этого не сделает.

Мы подъехали к деревянным воротам его дома, обширного участка земли, много лет принадлежавшего семье Дэннеров и подаренного ему отцом, потому что он ненавидел грязь и удаленность от города. Это был невысокий дом в стиле ранчо, который почти напоминал амбар, две двери гаража и входная дверь были похожи на двери того же амбара, деревянная обшивка была выкрашена в маслянисто-желтый цвет, а глубокое крыльцо по периметру белого цвета с завитыми деталями. В сотне ярдов за домом слева был красный амбар, где Дэннер держал своих двух лошадей, Вождя и Красавицу, и пустой бассейн, который он так и не удосужился восстановить.

Ему это не так уж и нравилось.

Это был семейный дом, и, несмотря на доблестные усилия женского сообщества Энтранса, Дэннер все еще оставался холостяком и ему было всего двадцать шесть лет, он только что закончил обучение в КККП и был готов сделать себе имя в своем родном городе.

Это был дом ковбоя-шерифа, так что он мне нравился.

Я даже помогла ему выбрать несколько предметов мебели, когда он въехал сразу после Кинга, и я вернулась домой с отцом, когда ему было двадцать, и с тех пор я была там много раз, особенно после того, как плохо себя вела или попадала в беду, и он бросался спасать меня.

Он отвел меня в спальню для гостей и закрыл дверь прежде, чем я успела на него зарычать или поблагодарить. И то, и другое было плохой идеей по разным причинам, но его гнев заставил меня чувствовать себя опустошенной и неправильной, как будто малейший ветерок заставил бы меня сдаться.

Я громко вздохнула, потирая тупую боль надвигающегося похмелья между висками, и решила, что душ, вероятно, поможет. Я стряхнула одежду, оставив ее разбросанной по всей комнате, как будто это был мой дом, потому что, проведя тут так много времени и чувствуя к Дэннеру то, что чувствовала я, так оно и было. Я прошлепала голышом в соседнюю ванную и сказала музыкальной системе включить «I Hate Myself For Loving You» так громко, что стены сотрясались вокруг меня, когда я зашла в душ под брызги.

Я намылила свое тело, думая о том, какими сильными были руки Дэннера, какими твердыми они будут ощущаться, сжимая мою маленькую грудь с розовыми сосками, пальцы, натертые мозолями от игры на гитаре. Мои соски набухли, когда я провела мокрой рукой вниз по животу по мягкой спутанности волос, которую я держала на своей киске, а затем еще ниже, к скоплению влаги в моем центре. Я провела пальцами по своим шелковистым складкам, представляя Дэннера на коленях, его нос у моего клитора, когда он языком трахал мою киску, его пальцы были достаточно тверды, чтобы оставить синяки на моей заднице.

Я была слишком наивна, чтобы понять, почему я хотела испытать эту боль, почему мне казалось правильным, что даже стоя передо мной на коленях, Дэннер контролировал ситуацию, диктуя мне удовольствие, как безжалостный, бессердечный судья.

Я просто знала, что хочу доставить ему удовольствие. Я знала, что ношу его неудовольствие, как власяницу под одеждой, зудя и царапая, пока я медленно не сошла с ума настолько, чтобы просить у него прощения, как бы он ни счел нужным дать его.