Я вздохнула, откинув голову на заднее сиденье, как будто он меня раздражал, хотя на самом деле мне понравилось, что он это заметил.

— Хорошо, я скучаю по папе, понятно? Я знаю, что мне одиннадцать и я слишком взрослая, чтобы сопливить на что-то подобное, но это правда, так что неважно, хорошо?

— Хорошо, — мгновенно согласился он.

— Да, как будто тебе не нужно придавать этому большое значение или что-то в этом роде, — сказала я ему.

— Верно.

— Я серьезно, Дэннер, — сказала я, потому что называла его Лайном только тогда, когда чувствовала себя нехарактерно уязвимой.

— Я услышал тебя, Харли-Роуз.

— Хорошо, — сказала я, глядя в переднее окно, когда мы свернули с шоссе, и перед нами открылся океан, серовато-серый в зимнем свете.

— Хорошо, — повторил он.

Я искоса взглянула на него, чтобы увидеть, шутит ли он, но его губы были обычно твердыми, полными и плоскими.

После этого мы замолчали, наш плейлист Лайн & Рози был единственным звуком в грузовике, пока мы ехали. Я оперлась локтем о подоконник и подумала о днях рождениях с отцом, прежде чем он попал в тюрьму. Когда мне было четыре года, он отвез нас с Кингом в Уистлер и научил меня кататься на лыжах по кроличьему склону. Когда мне было пять лет, когда он подарил мне мою первую пару армейских ботинок, он пригласил весь клуб на вечеринку в мою честь с транспарантом, на котором было написано «С днем рождения, принцесса» и все такое.

Я смутно слышала, как Дэннер звонил на фоне моих воспоминаний, но я не хотела ни слушать, ни говорить с ним. Мне казалось неправильным быть с ним и наслаждаться этим, когда я не могла разделить день с папой.

— Рози, — через некоторое время позвал меня Дэннер, и я пришла в себя, чтобы посмотреть на него, — У меня есть два сюрприза для тебя на сегодня, и я не буду лгать, я немного злюсь на себя за то, что не подумал об этом в первую очередь, но что есть, то есть. Сейчас мы здесь, а потом мы поедем за твоим подарком, хорошо?

Я нахмурилась. — Мне не нужно еще больше веселья!

Одна из его густых светло-каштановых бровей приподнялась. — Прости?

Я фыркнула от разочарования. — Мне неприятно, что я веселюсь в свой день рождения без папы. Боже, я же говорила тебе не придавать этому большого значения, а теперь мы снова об этом говорим.

Дэннер прикусил край губы, пытаясь скрыть улыбку. — Ну, я думаю, тебе больше не о чем беспокоиться.

Когда я просто продолжала смотреть на него, он высунул подбородок из переднего окна, и я последовала его жесту, чтобы увидеть маячащую впереди исправительную колонию Форд-Маунтин.

Что-то, что месяцами росло в моей груди, что было посажено туда несколько лет назад мальчиком-подростком, когда он спас меня от лицезрения того, как мой отец пал под обстрелом, что поливали и ухаживали, и с тех пор хорошие поступки друг за другом прорывались сквозь истощенную почву моей души так, что оно расцвело. Я чувствовала, как оно раскрывается, красное, спелое, полное пышных лепестков, изогнутых женственными изгибами.

Это был именно тот момент, когда я влюбилась в Лайонеля Дэннера.

Мои глаза сияли от сдерживаемых слез, когда я глубоко дышала, чтобы взять себя в руки. Дэннер дал мне минутку, припарковал машину и подошел ко мне, чтобы открыть дверь, как джентльмен, которым он был даже для одиннадцатилетки.

Я выпрыгнула из машины на хрустящий снег и, следуя своим новым нежным инстинктам, взяла его руку в свою руку в перчатке.

— Спасибо, Лайн, — сказала я, глядя на его большие руки, теплые даже на холодном воздухе, с прожилками вен и длинными толстыми пальцами.

Его рука сжала мою, а затем скрутила так, что наши руки переплелись. — Давай, я позвонил заранее, и он ждет.

Дэннер

Харли-Роуз сидела в большой открытой комнате за круглым столом, разговаривая со своим отцом и улыбаясь так широко, что я подумал, что ее лицо расколется пополам. Она не прикасалась к нему, это было запрещено, но она постоянно забывала, кладя руку ему на плечо, а затем сердито смотрела на сотрудников исправительного учреждения, которые велели ей убрать руку.

Я был за пределами комнаты в зоне досмотра, потому что допускался только один посетитель за раз. Расстояние было удобным, оно позволило мне увидеть, насколько лучше выглядела Харли-Роуз после трех месяцев, проведенных со мной и моими родителями, по сравнению с тем временем, проведенным с матерью. Ее волосы были чистыми, сияющими розой, желтое и коричневое золото струилось по ее спине, ее одежда была новой и нетронутой. Она набрала необходимый вес, хотя от природы была высокой и худой, а ее кожа потеряла свою бледность.

В моей груди зародилось тепло, похожее на нечто большее, чем гордость за хороший поступок. Я вложился в детей Гарро. Можно даже сказать, я их любил.

Мой мобильный зазвонил в кармане, и я знал, кто это, еще до того, как ответил на звонок.

— Отец.

— Лайонел, какого хрена ты встречаешься в исправительном учреждении с этим уголовником? — спросил он, — Ты настаивал на том, чтобы забрать этих детей, и я тебя понял, такая жизнь не предназначена для самых худших из худших, не говоря уже о детях, но ты должен держать их подальше от их родителей! Какое бы положительное влияние мы ни оказали на них, иначе не будет.

Я провел рукой по лицу и прислонился плечом к стеклу, наблюдая, как Харли-Роуз запрокидывает голову назад в тандеме с отцом и смеется своим дерзким-дерзким смехом.

— Я не буду держать ее подальше от папы, отец.

— Ты знаешь, на что похожи эти головорезы, Лайонел. Ты ходил в академию, ты работал с сержантом Реннером, и я знаю, что ты видел, какими жестокими могут быть эти байкерские банды.

Я знал.

Клуб в Ванкувере, где я проходил полицейскую подготовку, назывался МК Берсеркеры, был одним из самых презренных синдикатов организованной преступности, в которых я когда-либо имел несчастье учиться.

— Зевс Гарро схватил пулю, чтобы спасти Луизу Лафайет, — подметил я, — Не кажется, что у этого человека нет сердца или очевидной слабости к детям.

— Ты становишься мягче? — тихо сказал Гарольд Дэннер.

Когда он замолчал, нужно было быть осторожным.

— Нет, — твердо заявил я.

— Уничтожение Падших было нашей семейной миссией с тех пор, как твой дедушка был у власти, и если я не выполню эту миссию, это будет твоя обязанность, — напомнил он то, что я слышал постоянно в детстве.

Мой дедушка совершил несколько набегов, посадил нескольких братьев еще в 60-х годах за хранение наркотиков с целью распространения и несколько обвинений в нанесении телесных повреждений.

Мой отец ничего не сделал, если только вы не считаете, что убийство Зевсом Гарро человека за то, что он застрелил ребенка, хорошей полицейской работой, а не просто очевидным арестом, поскольку он сделал это на стоянке около церкви Первого Света.

К тому моменту я служил в отряде отца уже шесть месяцев, и некоторые вещи становились до боли очевидными.

Гарольд был коррумпирован.

И не безосновательно.

Он был прогнившим до глубины души, гнилым до мозга костей и движимым жадностью с каждым ударом своего эгоистичного сердца.

Я все еще был новичком, и хотя я был его сыном, он все еще прощупывал меня, так что до сих пор я мог держаться подальше от его «отряда головорезов», группы офицеров, которым он достаточно доверял, чтобы поручать всю грязную работу.

Я не знал специфики этой грязной работы и не очень-то хотел знать, но у меня было ощущение, что я неизбежно приду к распутью, где мне придется решить, каким мужчиной я хочу быть. Как мой отец или как я сам.

— Послушай, мне нужно идти, время Харли-Роуз с ее отцом истекло, и я должен отвести ее за подарком, — сказал я, глядя на маленькую девочку, которая только что бросилась в объятия своего отца.

Охранник двинулся вперед, чтобы разнять их, но замер, увидев свирепый хмурый взгляд Гарро. Через мгновение она отошла, повернулась лицом к охраннику и показала ему средний палец.