Музыка стала ближе, и в ней я услышала знакомый звук синей гитары и мой самый любимый в мире хриплый протяжный голос.

Мгновение спустя Дэннер спустился по лестнице на кухню, его синяя гитара висела на груди, на губах была улыбка, когда он пел. Позади него стояла Сьюзен Дэннер, держащая большой торт, покрытый розовыми матовыми розами, верхушка которого была усыпана блестками, а ее милое личико светилось от счастья. Они прошли в комнату и встали по обе стороны от двери, чтобы, когда Кинг спустился по лестнице, он мог эффектно прыгнуть на кухню и проскользить по линолеуму на коленях, пока не окажется рядом с моим стулом, его пальцы играли на воздушной гитаре, его спина согнулась, как у какой-то рок-звезды.

Я сидела там, моя ложка застыла в воздухе, молоко капало на стол, мой рот был открыт и отвис от шока.

Песня закончилась, и они в унисон воскликнули, запевая. — С одиннадцатым днем рождения, Харли-Роуз!

Я моргнула, и ложка с грохотом упала из моей руки в миску.

Кинг поднялся с земли, нахмурился и подошел ко мне, а Сьюзан подошла, чтобы поставить торт передо мной.

— Задуй свечи, милая, — подбодрила она меня своей широкой искренней улыбкой.

Я посмотрела на Кинга, с трудом сглотнув ком в горле, пытаясь затолкать его обратно в темную ямку моего живота, где он бездействовал с тех пор, как мой отец попал в тюрьму, чтобы я могла говорить, но я не могла, кажется, даже двигаться.

Кинг успокаивающе положил руку мне на плечо. Ему было тринадцать, он был высоким и таким неуклюжим, что только его крайняя красота делала его совсем не глупым. Ему пришлось наклониться, чтобы приблизиться к моему уху, но когда он это сделал, он прошептал. — Все в порядке, Харли, я сказал им, что у тебя день рождения, и они хотели его отпраздновать. Это еще не конец. Ты прогуляешь школу, и Дэннер проведет с тобой день. Тогда сегодня вечером мы пойдем к чертовому Доновану за бифштексом!

— Кинг, — мягко упрекнула Сьюзен, пытаясь отучить его от почти пожизненной привычки ругаться, хотя мы все знали, что это безнадежно.

Мой брат беззастенчиво усмехнулся ей. — Если знаменитые стейки Донована не стоят того, чтобы выругаться, то я не знаю, что тогда стоит.

Дэннер смеялся вместе с матерью, но его глаза были на мне нежными и оценивающими. Он присел на корточки передо мной, оперев локти о бедра, его лицо было немного ниже, чем мое, но достаточно близко, чтобы сосчитать короткие колючие ресницы вокруг его глаз.

Его глаза были моей любимой частью его лица, хотя я краснела, когда думала об этом.

— Сегодня твой день рождения, бунтарка Роуз, — сказал он своим медовым, мягким, как патока, голосом, — Мы должны отпраздновать.

Я прикусила губу. — Просто, ну, мы больше не празднуем.

Гнев вспыхнул на его лице, как удар молнии, прежде чем он успел сжать челюсти и притвориться, что его это не тронуло. Меня согрело то, что я увидела это на его лице, знала, что он достаточно заботится обо мне и Кинге, чтобы злиться на нас.

— Ну, в доме Дэннеров мы празднуем. Гарольд уже на работе, так что он может уйти пораньше и отвести нас в стейк-хаус. Мама идет на работу, Кинг идет в школу, а ты, Рози, можешь провести день, делая со мной все, что захочешь, до обеда. Как тебе такое?

Это звучало как лучший подарок, который кто-либо когда-либо делал мне, и когда мне было пять, папа подарил мне мою первую пару настоящих байкерских сапог, которые были бомбой, так что это о чем-то говорило.

— Правда? — спросила я, глядя на Дэннера, пытаясь убедиться, что он не шутит, хотя он никогда не шутил, — Все, что я хочу?

— Ты поняла, — сказал он с ухмылкой, — Теперь, сначала ты должна загадать желание, задуть свечи, и мы все будем есть торт на завтрак.

Я посмотрела через плечо на Кинга и схватила его за руку, хотя знала, что от этого выгляжу как ребенок. — Ты задуешь их вместе со мной? Я не хочу загадывать желание без тебя.

Лицо Кинга, всегда такое открытое и выразительное, расплылось в моей любимой из его улыбок, кривобокой и глуповатой от снисходительной любви. — Конечно, Харли, давай сделаем это.

Сьюзен обошла стол, чтобы сфотографировать нас, пока мы наклонялись близко друг к другу, чтобы дуть. Я глубоко вздохнула, подумала о своем желании, затем запаниковала и слепо протянула свободную руку, чтобы нащупать руку Дэннера. Он поймал мои пальцы и крепко сжал их.

Через секунду мы с Кингом загадали желание.

Старый Сэм и его жена Милли ждали нас, когда мы появились после торта в Мега Мьюзик. Как только мы открыли дверь, Старый Сэм начал играть «С днем рождения» песню на своем старом блестящем саксофоне, и его жена начала петь. Милли была бэк-вокалисткой у таких звезд, как Арета Франклин и Уитни Хьюстон, поэтому я сказала себе, что вполне естественно, что красота ее голоса, исполняющего эту песню для меня, заставила мой нос зачесаться от слез.

Мы провели там четыре часа.

Старый Сэм закрыл магазин и ставил пластинку за пластинкой, чтобы мы могли потанцевать в небольшой секции в задней части магазина у проигрывателя, которым я всегда пользовалась. Милли и Старый Сэм любили танцевать свинг, и они научили Дэннера и меня некоторым из своих самых крутых движений. Я вспомнила, как качнулась на предплечьях Дэннера, мои волосы были золотыми, когда я сделала полный круг, а затем приземлилась, когда он обнял меня. Когда у нас перехватило дыхание, чтобы продолжать, Старый Сэм поставил несколько медленных пластинок, несколько песен Боба Дилана и Леонарда Коэна, песни, от которых можно было запрокинуть голову, закрыть глаза и по-настоящему слушать. Незадолго до обеда мы их покинули, но не без стопки подаренных пластинок под мышкой.

— Веселишься? — спросил Дэннер с яркой улыбкой, придерживая дверь своей зимней тачки, огромного нового белого грузовика Додж Рам 1500, в который мне пришлось залезать, чтобы сесть в него.

— Ах, да, — сказала я, счастливо закатив глаза, — Это самый лучший день.

Я сказала это, не подумав, но когда Дэннер обогнул машину, чтобы сесть за руль, предательство моих слов поразило меня, как пуля в сердце.

Это был не лучший день. Этого не может быть. Не с отцом в тюрьме, не тогда, когда я не могу его увидеть.

Он написал мне письмо. Я знала, что оно будет у Дэннеров, когда я вернусь домой, толстый конверт, наполненный тонкой бумагой, утяжеленной тяжелыми, драгоценными словами. Он много писал Кингу и мне. По крайней мере, несколько раз в неделю, и они никогда не устареют, хотя я знала, что в тюрьме особо нечего делать. Его письма всегда были наполнены вопросами о нашей жизни, рассказами о семье, которые он рассказывал до того, как его посадили, о диких вещах, которые мы будем делать, когда он выйдет.

Они не помогли его отсутствию, той фантомной боли, которую я чувствовала в своем сердце, как будто в нем не хватало жизненно важного кусочка, но они заставили меня улыбнуться.

Я не улыбалась тогда, глядя в окно, как Дэннер сел в машину, завел ее так, что «Snake Song» взорвалась, как дым, сквозь пространство между нами, и Мейн-Стрит начала скользить за моим окном. Я коснулась пальцами прохладного стекла и задалась вопросом, когда же мой папа снова увидит что-то новое.

— Что случилось, Рози? — спросил Дэннер, поправляя над головой темно-синюю шапку полицейского отделения Энтранса.

Шел снег, легкий снегопад, но это было почти Рождество, и улицы были покрыты им, как и Дэннер, снежинки таяли на кончиках его длинных ресниц, на его широких плечах под его тяжелым пальто. Мне хотелось поймать одну из ледяных хлопьев на его щеке и поднести ко рту.

Мне было одиннадцать, но такие мелкие мысли начали заполнять мои мысли, делая топографию моего разума грубой и опасной, пронизанной наземными минами желания, которое я не до конца понимала.

Я натянула свою собственную шапку, меньшую, с черепом и скрещенными костями, на свои замерзшие уши и снова посмотрела в окно.

— Ничего такого.

Он фыркнул. — Рози, мне неприятно говорить тебе это, но у тебя есть личность, которая отравляет или очищает атмосферу в зависимости от твоего настроения. Прямо сейчас воздух здесь на вкус как мышьяк, так что я думаю, что что-то не так с твоей стороны машины.