— Танки так танки, — пожал плечами Колотов. Все это давно и хорошо было знакомо ему еще в училище.

— Товарищ лейтенант, у меня вопрос, — сказал Гусев.

— Слушаю.

— Вчера наш бронетранспортер нарвался на мину. А сегодня как, вернут его нам?

Вопрос был вызван условностью обстановки, создаваемой на учениях. В сущности, в таких вопросах и проявлялся психологический настрой людей.

— А если бы в бою это случилось, товарищ Гусев? — спросил Колотов.

— В бою все ясно, товарищ лейтенант, — ответил Гусев.

— Ну раз все ясно, — подмигнул Колотов, — тогда и спрашивать нечего.

Гусев глаза опустил. Не первый месяц в строю, знает, какими словечками отделываются иногда старшие командиры. Скажут вот так — мягко, необидно, — а получается, что дальше сам соображай и не лезь с глупыми вопросами. Хотя бронетранспортер стоит целехонький и сколько времени простоит — неизвестно.

А Колотов потянулся за сигаретами, достал пачку, угостил Саруханова и Гусева, сам прикурил от зажигалки, затянулся, вдыхая с удовольствием пахучий дым, и опять подмигнул Гусеву.

— В училище у нас случай был, — сказал он, и Гусев понял, что лейтенант не подвел черту разговору насчет бронетранспортера, что он продолжает этот разговор. — В июле месяце дело было. Жара, духота — спасения нет. А мы на учениях. Обстановка самая боевая. И вдруг наша машина попадает на мину. В неподходящий момент нарвались, потому как дана команда: «Отходить!» А как отходить нам — мы пешие. И пришлось вперед идти, чтобы под огонь не попасть. В самый центр расположения «противника» угодили. Лес сплошняком. Ткнемся в одном месте — дозор. Ткнемся в другую сторону — сторожевое охранение. Одним словом, в кольце. А жажда мучает — представить себе трудно. Такая жажда, что-полжизни бы отдал за глоток воды. И будто назло, ни одного ручейка в лесу, даже лужицы поганой не сыщешь.

Колотов замолк, посмотрел в гущу березняка, где мелькнула фигура солдата с автоматом. А может, он специально сделал паузу, чтобы Гусев как следует прочувствовал ситуацию?

— Ну и как же? — не вытерпел все тот же Гусев. — Как вышли из положения?

— Да очень просто, — сказал Колотов. — Больше суток прятались в лесу, искали щелку в боевых порядках «противника».

— Нашли?

— Нашли.

Гусев и Саруханов рассмеялись, довольные развязкой. Колотов тоже улыбнулся, увидев на секунду себя и своих товарищей по курсантскому взводу, черных, обросших, в пыли — ну действительно прорвавшихся сквозь вражеское кольцо!

— Вот так, товарищ Гусев. Есть еще вопросы?

Гусев выпрямился, щелкнул лихо каблуками. В движении этом промелькнула некоторая ирония, но Колотов сделал вид, что ничего не заметил.

«Они воспринимают боевую обстановку и боевые действия на учениях как некую игру. Да так оно и есть: большая, серьезная игра. Надо лишь приложить силы, чтобы сделать ее как можно достовернее, значительнее…» — думал Колотов.

Затишье на высоте 36,8 продолжалось недолго. Три взрыва, прозвучавшие в глубине березняка, нарушили его. Стало известно, что в тыл проникла диверсионная группа «противника». Одновременно началось наступление на высоту с фронта, со стороны рощи. Оттуда по простирающейся холмистой равнине уже двигались бронетранспортеры.

Колотов со взводом находился на правом фланге. Из конца в конец несся по равнине нарастающий гул. В березняке слышалась трескотня автоматов. Колотов проходил по траншее, оглядывая своих солдат, и слышал в другом конце голос Саруханова, объяснявшего что-то людям. Разворачивались и отходили бронетранспортеры «противника», отсекаемые огнем минометчиков, — на равнине шел бой.

И вдруг затихла автоматная трескотня в тылу, в березняке. Огибая высоту со стороны лощины, появились танки. Тяжелая броня их маслянисто поблескивала от дождя. И два взвода из роты Богачева, усиленные танками, совершили фронтальный удар по опорному пункту «противника», по роще Голубая.

Танковый десант.

Преодоление препятствий.

Атака…

Стало уже совсем темно. Сильнее заморосил дождь. Солдаты, грязные и мокрые от дождя, измученные минувшей бессонной ночью, устраивались на новом месте — в лесу. Ставились палатки, определялись границы наблюдения для сторожевых постов, выделялись секреты — все так, как на войне. В темноте разносились голоса сержантов, дававших указания своим подчиненным.

— Жив, Гаврилов? — спрашивал кто-то. — Это тебе не в футбол играть…

— Помалкивай, салага…

— Дай-ка сигарету. Мои совсем размокли.

Деловой рабочий ритм людей был на какое-то мгновение прерван густым гудением танков. Сквозь чащу леса замелькали огни. Танки и бронетранспортеры двигались маршевой колонной.

— Наши! В прорыв пошли! — послышались голоса со всех сторон, и люди приготовились следовать дальше, но было сообщено, что рота Богачева останется здесь, в роще. Все снова занялись делами, которые в мокром, неуютном лесу никому не хотелось делать.

Засветились кое-где в углублениях костры. Лейтенант Колотов, после того как были поставлены палатки, приказал Гусеву отрядить людей за ужином: прибыл ужин, посыльный от старшины Роговика торопил взводных. Колотов присел у костра, разожженного рядом с поваленным старым деревом, пошевелил палкой угли, отворачивая лицо от взметнувшихся кверху искр. Тут же грелись у огня солдаты.

— Ну что, Блинов? — спросил Колотов, узнав одного из них. — Как дела?

— Да дела ничего, товарищ лейтенант, — сказал Блинов.

— По такой бы погоде грамм по двести, товарищ лейтенант, — бросил другой солдат, фамилию которого Колотов не запомнил.

— Дома будешь глотать по двести, — проговорил Блинов, поворачиваясь спиной к огню.

Из темноты вынырнул Саруханов, склонился над костром, прикурил и, морщась от дыма, сказал:

— Лавриненко и вы, Блинов, быстро к сержанту Аникееву. Поможете сделать сушилку. Побыстрее только.

Солдаты встали и, не сказав ни слова, пошли куда-то в темноту леса.

Колотов сидел неподвижно, смотрел в огонь, охваченный вдруг нахлынувшим радостным чувством общности с людьми, которые сейчас устраивали себе ночлег в роще, которые только что вместе с ним бежали по кочковатому, раскисшему полю, преодолевая рвы, заграждения… Колотов любил сильных, выносливых людей. И радовался от души, глядя на них, любовался открыто. А как не любоваться! Настоящие мужчины! Воины! Богатыри!

Вторые сутки без сна — а Саруханову хоть бы что. Только щурит больше и без того узкие глаза. Бодр, подвижен, все подмечает, везде успевает. Тут ноги к вечеру гудят, мокро кругом, а он с блокнотом где-нибудь пристроится — итоги дня подводит. Вот и сейчас затянулся несколько раз сигаретой, бросил в огонь, потом достал блокнот, зашуршал бумагой.

— Товарищ лейтенант, старшина Роговик, он у нас парторг, говорил, что надо ежедневно вести наблюдение и учет. Кто как действовал на учениях, у кого какие недостатки обнаружились, вроде как оценку давать каждому прожитому дню… Я такой учет и раньше вел — помогает, знаете.

— Очень хорошо. Я считаю, очень хорошо! — сказал с чувством Колотов.

— Вот тут список, товарищ лейтенант, — продолжал Саруханов, подавая Колотову блокнот. — Посмотрите мои оценки за сегодняшний день. Может, что не так, давайте обсудим.

— Едва ли я, Саруханов… — замялся смущенно Колотов. — Я еще не знаю людей. Как мне судить?

— Все же взгляните, — настаивал Саруханов.

Колотов взял блокнот, пробежал глазами по списку. Почерк у Саруханова ровный, убористый. Большинство фамилий, которые здесь стояли, мало что говорили Колотову. «Надо быстрее входить в курс, копаюсь, не успеваю…» — выругал он себя. Но все же некоторые фамилии были ему знакомы, кое-кого из людей он уже знал. Пятерка Блинову, пятерка Лавриненко, Скворцову… Не густо, однако. Скуповато… Четверок было побольше. Против фамилии Илюшечкина стояла двойка, и в отведенной специальной графе было записано коротко: «Недостатки прежние — расхлябанность, слабая дисциплина». Колотов придвинулся к Саруханову, показал пальцем в блокнот на фамилию Илюшечкина (этого солдата он запомнил).