Путешествие на «Тигрисе» не вызвало никаких дискуссий по поводу научных результатов экспедиции. Постановка проблемы Хейердалом была настолько неопределенной, что понять, чего он на самом деле хотел доказать, практически невозможно. Он хотел доказать, что «Тигрис» способен плыть дольше, чем «Ра-I» «Ра-II», — и он это доказал. Он хотел доказать, что «Тигрисом» можно управлять, — этого он доказать не смог. Не Хейердал определял конечную цель путешествия, а ветры и течения, отчасти машины XX века. Изначально он не собирался ни в долину Инда, ни на Африканский Рог, ни в Джибути, не думал он ни о Бахрейне, ни об Омане. Он собирался к мысу Доброй Надежды и в тропическую Америку, но туда он так и не попал.
По словам тех, кто принимал участие в подготовке экспедиции единственно ясной целью экспедиции было доказать, что древний народ Месопотамии принес часть своей культуры через океан на территорию, которую впоследствии назовут Новым Светом. Постепенно эта гипотеза становилась все слабее и слабее, а в конце концов, и совершенно пала, если обобщить результаты экспедиции Хейердала.
Не Хейердал открыл то, что Джеффри Бибби назвал зиккуратом в Дильмуне, не он нашел то, что считали зиккуратом Магана, и не он разыскал печать с высеченной тростниковой лодкой в Мелуххе. Он собрал находки воедино и сказал, что здесь имели место торговые связи, но об этом говорили и другие. Новым словом было то, что эти торговые связи, вероятно, осуществлялись с помощью тростниковых судов, однако это не вызвало никакой реакции в научном мире и не привлекло ничьего внимания.
Когда норвежские журналисты спросили о том, оправдались ли надежды на научные результаты экспедиции, то Хейердал ответил: «Да, на сто процентов». Понятно, что в его глазах ситуация выглядела именно так. Хейердал был честолюбивым человеком. Невозможно было и подумать о том, чтобы он допустил научную ошибку. Основополагающая гипотеза экспедиции предполагала также, что шумеры могли плавать туда, куда хотели, вне зависимости от направления ветра. Хейердал так и не смог подтвердить эту гипотезу на «Тигрисе», однако он строил на ее основе свои заключения.
«Вы действительно могли плавать против ветра?» — спросил документалист Кристофер Рэллинг через десять лет после экспедиции. Он готовил многосерийный телефильм о жизни Тура Хейердала для Би-би-си.
«Да, нам это удавалось», — твердо заявлял Хейердал. — «И это было важно, поскольку доказывало, что эти люди в любое время года могли отправиться в путешествие или по торговым делам»[325].
В Тихом океане Хейердал также безапелляционно утверждал, что легкие каноэ полинезийцев не могли справиться со встречным ветром. В Индийском океане он так же безапелляционно утверждал, что тяжелый неповоротливый тростниковый корабль может без проблем двигаться против ветра. У него не было никаких оснований для таких заявлений, кроме предположений. Так вот и рождаются догмы, которые Хейердал не выносил, когда сталкивался с ними у других, но абсолютно не замечал, что и сам их создавал
Находясь на суше, на африканской земле, где бушевала война, общественный деятель Тур Хейердал выступил снова. Вторая мировая война превратила его в пацифиста. Все трудности послевоенного времени убедили его в том, что война не является достойным средством для решения международных конфликтов. Этот пацифизм имел глубокие корни. Он с самого начала принимал участие в борьбе против атомного оружия, а вера в возможность создания мира без вооружения подвигла его на работу в такой организации как «Один мир».
Его решение сжечь «Тигрис» в высшей степени было продиктовано его общественной позицией. Видеть, как бедные страны воют друг с другом посредством оружия, которое им дают главные действующие лица холодной войны, с моральной точки зрения было для него невыносимо. Поскольку он больше не мог никуда плыть, он решил превратить тростниковое судно в факел во имя идеи мира во всем мире, в которую он свято верил.
Он мог погрузить «Тигрис» на какое-нибудь судно и привезти его в Норвегию, но в Музее «Кон-Тики» в Осло уже стояла тростниковая лодка. Он мог бы продать его за хорошие деньги, но он также не мог допустить и мысли о том, что это судно станет объектом спекуляций какого-нибудь эксцентричного миллионера. Он мог бы оставить его гнить в порту Джибути, но на это у него хватило совести. Единственной альтернативой стал протест против злых сил, которые не только заперли его, но держали весь регион и, в конце концов, целый мир своей железной хваткой.
То, что сжигание «Тигриса» выглядело как спектакль — понять не трудно, представители масс-медиа могли бы и заработать на этом горящем стоге сена. Однако война на Африканском Роге так и не попала на передовицы газет, а люди, например, в Норвегии, так и не поняли серьезности положения. Тем, кто хотел досадить Хейердалу — а на этот раз их снова было немало — не составило труда найти доказательства тому, что сожжение было не чем иным, как рекламной акцией. Жизнь экспедиции не попала на первые страницы газет: в силу ли ослабления интереса публики к путешествиям Хейердала на тростниковых судах, либо по причине плохого освещения событий журналистами Би-би-си. Поэтому драматичная заключительная сцена могла бы пробудить интерес к экспедиции, которая в целом оказалась довольно скучной.
Тем не менее вряд ли мысли о популярности в первую очередь понимали Тура Хейердала, когда он лежал на палубе «Тигриса» и рассматривал звезды, пока остальной экипаж шумно отдыхал в «Сиесте» — лучшем отеле Джибути. Не только в фантазиях но и в своего рода реальности он плавал из древних времен в современность, из мирного библейского оазиса в так называемое «бесовское столетие». Когда «Тигрис» подходил к Джибути, военный самолет несколько раз пронесся над его мачтой и напомнил всем находившимся на борту о том, что способность человека творить зло еще не утрачена. Именно это, в первую очередь, и занимало мысли гуманиста Тура Хейердала, когда он решил сжечь «Тигрис», а не мысли о личной победе в форме возросшей noпулярности. Вовсе не потребность в рекламе сподвигла его облить «Тигрис» бензином, а потребность выразить политический nротест против той угрозы, которую несли сбрасываемые на бедные африканские деревни бомбы, против того, что он называл «технологической войной — более жестокой, чем когда-либо в истории человечества»[326].
Хейердал привык, что норвежцы использовали против него закон Янте, и хотя ему не доставляло удовольствия слышать о том, что «ты не должен думать, будто что-то из себя представляешь», когда он на самом деле кое-что из себя представлял, он научился быть выше этого. Однако, когда соотечественники обвинили его в том, что он сжег «Тигрис», чтобы привлечь к себе внимание, это сильно ранило его.
Он был не одинок. Его соотечественник Ханс Петер Бён считал так же. Его возмущало несправедливое отношение норвежской прессы к сожжению «Тигриса». Последняя часть путешествия проходила в зоне военных действий. Это сильно впечатлило всех участников экспедиции на «Тигрисе»[327], поэтому все они поставили свои подписи под письмом Генеральному секретарю ООН.
Тур Хейердал не бегал от дискуссий. Он не боялся интеллектуального противостояния. Но когда кто-то подвергал сомнению его честность, он чувствовал себя уязвленным. Это касалось не только его роли как ученого, сильнее всего его обижало, если не верили в честность его идеалистических убеждений.
Разногласия с Гуннаром Ругхеймером сошли на нет. Вместо того чтобы ссориться по поводу недостаточного освещения экспедиции на «Тигрисе», они сошлись на том, чтобы сосредоточиться на выполнении следующей серьезной задачи: редактирование многосерийного телефильма об экспедиции, который планировалось выпустить в четырех частях, каждая продолжительностью в один час.
Проведя большую часть лета в Колла-Микьери, в основном с Лилианой, но также и с Ивонн, тетей Бэби и дочерьми, в октябре 1978 года Тур отправился в Лондон. Он собирался остаться там зимой и вместе с Лилианой поселился в Кингстон Вэйл, фешенебельном районе на юго-западе города. Помимо работы для Би-би-си он посвятил себя написанию книги об экспедиции «Тигрис».
