Заменитель матери. Бездомная собака. Девушка, которая любит марокканские гобелены и свечи.

Принц.

Возможно, ее принц.

Может быть?

Возможно.

Мой разум связан с моим телом, и я могу видеть своими глазами, чувствовать, как смущение обжигает мои щеки, и ощущаю вкус беспокойства на кончике языка.

— Мне нужно идти, — говорю я.

Камилла поднимает совок, полный сломанных обломков телефона, и говорит.

— Ты уверена? Обычно ты более подготовлена к встречам. Не то чтобы ты не выглядишь… чистой, но, может быть, ты сможешь использовать выходной.

Она не знает, что у шлюх не бывает дней психического здоровья.

— Я иду к Таланту Риджу домой, — слова вырвались у меня изо рта, как конфетти из пушки. Каждая отдельная буква моей исповеди взбирается вверх, вверх и вверх, прежде чем сыплется на меня, как крошечные клочки бумаги, которые мы будем находить на полу целую неделю.

Нахмурив брови в замешательстве, Камилла говорит.

— О, я не думала, что он клиент.

Пушка перезаряжается, выплевывая второй фонтан слов.

— Он не клиент. Он кое-кто другой.

Ее брови взлетают вверх, а на лице расплывается улыбка. Она выбрасывает кучу мусора в мусорное ведро и совершенно другим тоном мурлычет.

— Ох.

И поскольку этот момент все равно не может быть более унизительным, я спрашиваю.

— Ты знаешь, что мне лучше надеть? Я никогда не делала это раньше. Я ни разу…

Камилла поджимает губы и качает головой.

— Честное слово, Лидия. Я тоже. Может джинсы?

Мы с ней переглядываемся и размышляем о том, насколько смехотворно наше незнание, прежде чем разразиться смехом. Мелодия настолько новая и утешительная, что я с удовольствием позволяю ей летать с конфетти-буквами, пока не осознаю, что у меня есть двадцать четыре минуты, чтобы одеться и отправиться в путь.

Камилла и Пес следуют за мной в мою спальню. Я бегу к шкафу, бросаю полотенце и надеваю хлопчатобумажное нижнее белье, которое никогда не ношу в присутствии клиентов, и черный кружевной бюстгальтер, который ношу. Камилла натягивает мне через голову оливково-зеленую рубашку, а я надеваю черные леггинсы, которые обычно используются для походов за продуктами. Пока я сижу за туалетным столиком и завязываю шнурки на кроссовках, Камилла проводит расческой по моим вьющимся волосам.

— Накрась губы темно-красной помадой. Он не будет смотреть на твои волосы, если не сможет оторвать глаз от твоих губ, — она хлопает себя по виску, словно она Альберт-гребаный-Эйнштейн, полный блестящих идей.

Я наношу темно-красную помаду.

Эль ждет меня снаружи, когда я выхожу из квартиры в своих выходных леггинсах и с вьющимися волосами, высушенными на воздухе. Мой левый кроссовок развязывается, когда я быстро иду к черному внедорожнику, и я забыла взять новый телефон. У меня не будет возможности связаться с Инес, если что-то случится, и у меня не будет возможности позвонить Таланту и назвать ему две тысячи причин, почему это плохая идея.

Я падшая женщина.

Он что-то значит для людей.

Я побрила только одну ногу.

И так далее.

— Планы изменились, — говорю я своему шоферу. Я протягиваю ему лист бумаги с адресом Таланта, написанным красной шариковой ручкой, — Пожалуйста, отвези меня сюда.

Темно-карие глаза Эля устремились на меня, как будто он не знает ответа на тест и боится угадать неверный ответ.

— Я всегда ценю твою осмотрительность, — говорю я, забираясь на заднее сиденье Suburban. Я не закрываю разделяющую нас перегородку, даже когда его темные глаза отражаются в зеркале заднего вида.

Талант живет в высотном роскошном многоквартирном доме, который стоит на самом верху города, как замок перед своими жителями. Выдающееся сооружение тянется к небу, предлагает панорамный вид на Тихий океан и поставляется с полным штатом сотрудников.

— Добро пожаловать в Гранд Опал, мэм, — камердинер открывает дверь и предлагает мне руку.

Неудобно нарушать собственные правила, но я встречаюсь с ним взглядом и благодарю его за помощь выбраться из машины. Он любезно улыбается и отступает, давая мне место, чтобы стоять на тротуаре, не загромождая мое личное пространство.

— У вас есть сумки? — он стоит, ноги на ширине плеч, руки скрещены за спиной.

— Нет, — торжественно отвечаю я, — Я здесь, чтобы навестить друга.

Он закрывает дверцу машины и дважды хлопает по ней, сигнализируя Элю, что он может ехать. Служащий сопровождает меня до входа в здание и указывает на стойку регистрации, где мне нужно зарегистрироваться. Если вы не являетесь резидентом здания, никто не может пройти мимо вестибюля.

Мама-Собака была бы в восторге от этого дерьма.

— Ваше имя, пожалуйста, — спрашивает администратор. Ее глаза скользят по мне, чтобы увидеть мои волосы и помаду, которая не точно повторяет линию губ, и она отводит взгляд. Я ценю монотонность нашей встречи.

— Кара Смит, — говорю я по привычке.

Она подчеркивает каждое имя в списке гостей кончиком пальца. По моему позвоночнику ползут мурашки, и я начинаю размышлять о причинах своего пребывания здесь.

— Я не вижу вашего имени в списке, — вежливо говорит она.

Я потираю затылок и ищу входную дверь на случай, если решу сбежать.

— Вы можете проверить имя Лидия Монтгомери?

Она улыбается и перепроверяет свой список, начиная сверху. Ее палец внезапно останавливается и рисует воображаемый круг вокруг моего имени, написанного рядом с Талантом. Она стоит, вдруг обращаясь со мной как с особо важным гостем, а не как с бродягой, случайно забредшим в их вестибюль.

— Прошу прощения за первоначальное недоразумение, мисс Монтгомери. Мистер Ридж ждет вас, — она указывает на лифты, — Вам в пентхаус на четырнадцатом этаже. Один из наших сотрудников сопроводит вас.

Вся лифтовая музыка звучит одинаково: классика с медленными струнами и никогда не ускоряющимся ритмом. Ее цель — отвлечь пассажиров от мыслей о том, что они заперты в коробке, управляемой шкивом. Успокойте свои нервы, не думайте о укачивании, обрывах кабелей или неминуемой смерти — сосредоточьтесь на успокаивающих звуках вальса.

Музыка в лифте не помогает успокоить растущую тревогу, которая нарастает по мере того, как я приближаюсь к пентхаусу. Если трос шкива оборвется, и я рухну с четырнадцати этажей насмерть, будет ли это хуже, чем постучать в дверь Таланта? Я начинаю задаваться этим вопросом.

Мы останавливаемся на девятом этаже. Мужчина профессионального вида, который сопровождал меня так далеко в моем путешествии к вершине неба, подходит ближе к двойным дверям, прежде чем они открываются. Рядом с пентхаусом он ослабляет галстук и делает полный вдох. Это так же хорошо, как смотреть, как его ноша спадает с плеч, и я могу представить, как он бросит свой портфель и скинет туфли, как только окажется в своей квартире. Может быть, у него есть спутница, которая ждет его. Или животное.

Я думаю о том, чтобы последовать за ним, но погружаюсь все глубже внутрь, пока солнечный свет в коридоре не перестает касаться меня. Как бы я ни была напугана — не из-за падающей кабины лифта, а из-за того, как быстро изменилась моя жизнь и как она возвращается обратно к Таланту Риджу — я не могу не чувствовать, что пентхаус на четырнадцатом этаже — это то место, где я раскрою тайну следующей части моей жизни.

Закрыв глаза, как только двойные двери снова запирают меня, я медленно вдыхаю через нос и выдыхаю через приоткрытые губы. Лифт оживает, и мой желудок не успевает угнаться за его скоростью. Я не вижу, как число увеличивается, пока мы плывем на верхний этаж. Вместо этого я сбегаю к воспоминаниям о Таланте на пожарной лестнице прошлой ночью. Его губы. Тепло его дыхания с примесью ликера. Тени на его лице, которые были на расстоянии поцелуя.

Мое сердце стучит в ритме акустического барабана — без выстукивания, просто бьется — все громче и громче, пока мои кости не чувствуют, что они сломаются от вибрации. Шум в моей голове почти невыносим, а потом лифт медленно останавливается, и все кончается. Я открываю глаза и вижу улыбающегося мне лифтера.