— Это всё не представляет никакого интереса, — сказала аббатиса, махнув рукой на свитки и письма, разбросанные на большом столе. — Возьми вон тот пергамент, разгладь его и записывай на обратной стороне.

— Что записывать, матушка? — послушно спросила девочка. Матушка Онория положила свою книгу на крышку той штуки с ящиками.

— Вот это. Пиши слово в слово.

Эрна вытаращила на неё глаза. Книга была написана на церковном языке.

— Но, матушка! Я же не умею…

Аббатиса поморщилась.

— Прекрати врать, маленькая ты дурочка. Не знаю, кто тебя учил, но ты слишком хорошо говоришь на церковном языке, чтобы не уметь на нём писать.

— Я не…

— Ты нас боишься, я вижу, — продолжала матушка Онория. — Ну, если ты слышала только о наших братьях в Тафелоне, немудрено. Ты слишком много умеешь для простой девочки, которая выросла в деревне. Когда-нибудь ты расскажешь мне, почему. Ясно, во дворцах ты бывала нечасто. Но деревенский ребёнок не уставился бы так жадно на книги. Кто-то тебя учил и хорошо учил. Ты расскажешь мне всё. Позже. Я тебя не тороплю. А сейчас бери перо и начинай работать. Нашим сёстрам приходится сталкиваться и с колдовством, и с обманом. Ты должна научиться отличать одно от другого.

Эрна встала к тумбе с наклонной крышкой и начала переписывать наспех исписанные страницы. Тётушка Вейма добивалась, чтобы у девочки был почерк, как у взрослого писца, и Эрна очень старалась. Откуда святоша всё знает? Как подмечает, кто куда смотрит?! Эрна вроде и не пялилась уж очень на книги! Расскажет она, как же! Ей жить-то не надоело!

Девочка закусила губу. А если у неё не получится сбежать — что тогда? Она так и останется со святошами? Может… может быть… сказать им что-нибудь… про бабушку, например. Кто проверит? Могла бы ведь и у неё быть бабушка!

Настоящая мать Магды передала всё своё имущество волшебникам, когда её единственный сын продал им свою душу и владения. Она никогда не пыталась даже увидеть своих внуков.

Ну, допустим, была бабушка. А кто её писать научил? Не священник же в городе! Кому могла прийти в голову мысль возиться с девчонкой? Дядюшке Лонгину, который вообще всех учит, такой уж у него характер? Тётушке Вейме, которая вообще учить никого не любит, но с дочкой единственной подруги так уж и быть, готова возиться, особенно если об этом просит дядюшка Лонгин? Кому охота связываться с чёрным волшебником!

Так она святошам и призналась!

Ага, конечно!

Вот прям так и скажет: учил, мол, лучший злой волшебник в стране. Самый злой и самый сильный.

Ага.

И святоши её сразу полюбят и сделают самой главной… сестрой-созерцательницей.

Конечно.

Сразу.

Правда, что-то там такое было… дядюшка Лонгин пропихнул законы, по которым волшебников стало можно судить, если они причинят людям зло. Любых волшебников, не только чёрных. Зато и убивать волшебников тоже стало нельзя. Кто убьёт, того будут судить совсем как если убили обычного человека. После этого в Серую пустошь приехало несколько волшебников из других стран, где вроде бы и твори что хочешь, только поймают ну вот даже за простеньким ритуалом — так сразу на кусочки порвать готовы. Брр.

В общем, в Тафелоне можно даже и похвастаться, у кого училась — если ты дура и любишь хвастаться. И братьев-заступников там больше нету, а новые святоши готовы целоваться с кем угодно. А в Хларии — нееет. Она не такая уж дурочка! Расскажет сама! Как же! Ждите, матушка Онория!

Девочка всё писала и писала, а потом дочитала до чего-то странного. Аббатиса, которая устроилась за соседним столом, водрузив на нос что-то вроде двух скрепленных вместе стёклышек, и внимательно просматривала свиток за свитком, неодобрительно посмотрела на девочку.

— Почему ты хрюкаешь? — сурово спросила она.

Эрна вместо ответа протянула ей книгу, в которой было написано…

— Ну да, — кивнула матушка Онория, узнав это место. — Именно живую рыбу.

— А это что? — ткнула девочка в незнакомое слово церковного языка. Аббатиса объяснила на хларском, потом перевела на тафелонский. Девочка прыснула со смеху. — Прямо туда?! Живую рыбу?! И ходят так?! С рыбой в…

Аббатиса ударила Эрну по губам.

— Не сквернословь, — сказала она строго. — Девочки не должны сквернословить.

Эрна была так поражена, что даже не обиделась.

— А потом жарят?! Как мужья это едят?!

Матушка Онория, похоже, впервые над этим задумалась.

— Мужья не знают, — пояснила она. — Это тайное женское колдовство для разжигания страсти. Оно греховно.

— И они так ходят?! — не унималась девочка.

— Любострастие, жадность и страх толкают и не на такие безумства, — наставительно произнесла аббатиса.

Девочка с сомнением посмотрела на матушку Онорию и промолчала. Как будто нельзя приворожить как-нибудь, ну, попроще. Правда, для хорошего приворота нужна ведьма, а рыбу в… носят обычные женщины, неодарённые. Аббатиса цыкнула и девочка послушно вернулась к работе. Ещё, оказывается, нужно обращать внимание, не смотрит ли какая женщина слишком пристально на растущую луну, потому что, глядя на неё, можно нашептать себе всякого. И ещё можно налить вина в агатовый кубок (это у кого ж такой есть?!), отпить, потом дать любовнику, чтобы он отпил, а потом допить что останется. И тогда женщина будет знать его мысли и поймёт, крепко ли он её любит. Девочка выводила букву за буквой и думала: а если любовник выпьет всё залпом? А что монахини делают: таскаются за людьми и смотрят, как они пьют? Или потом пристают к чужим любовникам, не из агатового ли кубка ему наливала его зазноба? А если он внимания не обратил? А если…

Странный булькающий звук привлёк её внимание. Перед ним что-то как будто шелестело, но Эрна решила, что это монахиня шуршит пергаментом, и не оглянулась. А тут…

Матушка Онория грудью лежала на столе и на белой накидке расплывалось уродливое алое пятно. А над ней… над ней…

Рыцарь лю Дидье в запылённом синем пурпуэне как раз вытащил кинжал из тела аббатисы и свирепо смотрел на девочку.

— Как мне повезло, — сказал он, осклабясь и вытирая кинжал об одежду убитой им женщины. — Давно мечтал с тобой посчитаться, маленькая дрянь.

Эрна открыла рот, но у неё перехватило дыхание, и наружу не вырвалось ни единого звука. Рыцарь обошёл стол и шагнул к ней. Девочка попятилась… рыцарь вышел не из той двери, в которую они вошли с аббатисой, а сбоку, разорвав висевшую на стене карту. Сейчас он перекрывал Эрне дорогу к выходу. Девочка шмыгнула между столами к той маленькой двери… Освободитель! Только бы была не заперта! И Эрна оказалась в длинном узком зале, где на стенах висели украшения и картины.

Она споткнулась о складку на ковре, вскочила, побежала дальше, но тут рыцарь догнал её.

— Негодная тварь, — прошипел лю Дидье, смыкая руки на её горле. — Из-за тебя всё пошло прахом…

У девочки потемнело в глазах, но рыцарь внезапно ослабил хватку. Не задумываясь, что бы это могло быть, Эрна сунула руку в разрез верхнего платья, вытащила из-за пояса нож и ткнула в навалившегося на неё мужчину. Мама рассказывала ей, где у человека бьётся сердце, а Виль объяснял, куда и как ткнуть, когда жертва стоит перед тобой. Рыцарь лю Дидье упал на девочку, насаживаясь на нож, и Эрна не устояла на ногах.

— И впрямь от тебя одни хлопоты, Эрлейн, — услышала она и туша рыцаря скатилась с неё на ковёр.

— Дядюшка Виль?! — ахнула девочка, в ужасе переводя взгляд с предавшего… спасшего её наставника на свою первую жертву.

Первый человек, которого она убила безо всякой магии.

— Молчи, — сказал Виль и вернулся обратно в библиотеку. Недолго там провозился, вернулся с какими-то письмами и сунул их под синий пурпуэн рыцаря. С правой стороны, чтобы не запачкать кровью. Потом достал из своей шапки ещё одно письмо и сунул туда же. Отступил на шаг, полюбовался получившейся картиной, что-то подвинул и снова полюбовался.

Всё это время Эрна стояла на коленях возле трупа и смотрела на него округлившимися глазами.