Но, наряду с сатирическим, в стихах Державина громко звучит и утверждающее начало. Поэт-гражданин, «зла непримиримый враг», как называл его Рылеев, Державин был пламенным патриотом. По словам Белинского, патриотизм был его «господствующим чувством».[1] Вместе с передовой сатирической журналистикой (журналами Новикова, Крылова), вместе с Фонвизиным Державин резко восставал против «галломании» — рабского подражания придворных и дворянских кругов иноземцам. «Французить нам престать пора, но Русь любить!» — энергично призывал он. Когда его друг, поэт Капнист, автор «Ябеды», огорченный отечественными непорядками, намеревался покинуть Россию, Державин убеждал его: «От пепелища удаляться, От родины своей кто мнит, Тот самого себя бежит» («Капнисту», 1797).

Жизнь Державина протекала в эпоху все большего роста мощи русского государства, решившего в это время в свою пользу ряд «вековых споров». В 1760 году, когда Державину исполнилось 17 лет, русские войска, за год до того наголову разбившие крупнейшего западноевропейского полководца, Фридриха II, при Кунерсдорфе, заняли столицу Пруссии Берлин. На глазах семидесятилетнего Державина прошла Отечественная война 1812 года, закончившаяся взятием Парижа и низвержением Наполеона. Державин был свидетелем многих блестящих успехов русского оружия. «Мы тогда были оглушены громом побед, ослеплены блеском славы», — замечал об этом времени Белинский. [1]

Героическая мощь, ослепительные военные триумфы России наложили яркий отпечаток на все творчество Державина, подсказали ему звуки и слова, исполненные подобного же величия и силы. И в человеке Державин превыше всего ценил героический «высокий дух», величие гражданского и патриотического подвига. Гоголь так и называл Державина «певцом величия» — определение меткое и верное, хотя и не покрывающее собой всей сложности и многообразия державинского творчества, в котором, однако, победные, героические оды занимают весьма видное место. «Я не знала по сие время, что труба ваша столь же громка, как и лира приятна», — сказала поэту Екатерина, прочтя одну из наиболее ярких и характерных его победных од — «На взятие Измаила», снабженную эпиграфом из Ломоносова. И действительно, Державин откладывает в них в сторону «гудок» и «лиру» — признанные орудия «русского Горация и Анакреона», как называли его современники, — и вооружается боевой «трубой», снова обращаясь к столь решительно отвергнутой им для жанра хвалебной оды традиции «громозвучных» од Ломоносова. Торжественная приподнятость тона, патетика словаря и синтаксиса, гиперболичность образов и метафор — таковы основные черты победных од Державина. Поэт дает в них ярчайшие образцы грандиозной батальной живописи, широкой, размашистой кистью рисует величавые фигуры замечательных полководцев своего времени во главе с «вождем бурь полночного народа» Суворовым. «Кем ты когда бывал побеждаем? Всё ты всегда везде превозмог!» — восклицает поэт о Суворове («На взятие Варшавы», 1794), Цикл державинских стихотворений, посвященных Суворову или упоминающих о нем, слагается как бы в единую героическую эпопею, в грандиозный поэтический апофеоз беспримерной воинской славы величайшего из полководцев. Знаменательно при этом, что с особенной любовью выделяет Державин в «князе славы» Суворове черты, роднящие его с народом: непритязательность в быту, простоту в обращении, живую связь взаимного доверия, дружбы и любви между полководцем и идущими за ним на все солдатами. В отчаянии, что «львиного сердца, крыльев орлиных нет уже с нами», — Державин в стихах, вызванных смертью Суворова («Снигирь», 1800), горестно вопрошает:

Стремясь художественно выразить глубокую народность Суворова, Державин изображает его в облике эпического «вихря-богатыря» русских сказок. При этом, показывая Суворова беспощадным к врагам родины, Державин сочувственно отмечает в нем черты русского национального великодушия, гуманности, милости к «малым сим» — к слабым тростинкам.

В своих победных одах — и это их характерная особенность — Державин не ограничивается воспеванием только военачальников. Боевым вождям соответствуют их геройские рати: «русски храбрые солдаты В свете первые бойцы». В застольной воинской песне Державина «Заздравный орел» (1795), написанной им, как он сам поясняет, «в честь Румянцева и Суворова», первую здравицу поэт провозглашает за «неустрашимых, никем непобедимых» русских солдат. И в ряде од Державина из-за создаваемых им колоссальных образов полководцев выступают еще более могучие очертания «твердокаменного росса» — всего русского народа. Именно народ, его «великий дух», его крепость и сила спасали страну в годины наиболее тяжких испытаний. Не «князья и бояре», которые «в неге спали и ползали в пыли, как червь», а сам народ, «без помощи, от всех стесненный», свергнул угнетавшее его в течение трех веков монгольское иго, утверждает Державин в оде «На взятие Измаила», поясняя в примечаниях к ней, что не «князьям и боярам», а «всему русскому народу» обязана своими громкими победами и современная поэту Россия. И Державин неустанно славит в своих стихах российскую доблесть и силу, которой «нет преград». «Чья россов тверже добродетель? Где больше духа высоты?» — постоянно вопрошает поэт и неизменно живыми картинами героизма русских войск отвечает: ничья и нигде.

Победы России — грозное предупреждение ее недругам. В стихах, посвященных победам в 1807 году атамана донских казаков Платова и озаглавленных «Атаману и войску Донскому», Державин, оглядываясь на героическое прошлое русского народа, спрашивает:

Последняя строка была явно адресована Наполеону, неизбежную гибель которого, если он решится вторгнуться в Россию, Державин проницательно предсказывал еще за несколько лет до войны 1812 года.

Будучи страстным русским патриотом, Державин признавал столь же законными патриотические чувства иноземцев по отношению к их отечеству. В 1794 году поэт написал победную оду «На— взятие Варшавы». Однако позднее, при Павле, он же смело вступился за польских патриотов, которые были арестованы по подозрению в заговоре против России и которым угрожала вечная каторга. «Виноваты ли были Пожарский, Минин и Палицын, что они, желая избавить Россию от рабства польского, учинили между собою союз и свергли с себя иностранное иго?» — спросил он у начальника страшной Тайной канцелярии. Тот ответил, что, наоборот, они достойны величайшей похвалы. «Почему ж так строго обвиняются сии несчастные, что они имели некоторые между собою разговоры о спасении от нашего владения своего отечества?» — сказал Державин (6, 742).

Не менее характерно, что восторженный певец боевой русской славы Державин вместе с тем, следуя здесь традиции Ломоносова и вообще двигаясь в русле передовой общественной мысли своего времени, выступал против завоевательных войн, был апологетом «тихих дней» — мира народов. «Всегда дышать одной войною Прилично варварам, не нам», — пишет он уже в раннем своем стихотворении «Пикники» (1776). А в оде «На взятие Варшавы» Державин восклицает: «О росс! О подвиг исполина! О всемогущая жена! Бессмертная Екатерина! Куда? И что еще? — Уже полна Великих ваших дел вселенна». Екатерина не без основания решила, что поэт советует ей воздерживаться от дальнейших завоеваний, кроме того в некоторых строках усмотрела, как и в оде «Властителям и судиям», «якобинизм».