НА ПАСТУШИЙ БАЛЕТ{*} На дерну лежа зеленом, Я в свирель мою играл; В сердце цельном, не плененном, Я любви еще не знал. Но, откуда ни возьмися, Подбежал ко мне дитя: «Дай свирелку, потрудися, Поучи», — сказал шутя. Отдал я ему свирелку, Начал он в нее играть; Поиграв, мне кинул стрелку, Стал я с стрелкой той плясать; И со стрелкой таковою Шестьдесят уж лет пляшу: Не скучаю красотою И любовь в душе ношу. Ноябрь 1804 ОЛЕНИНУ{*}
Обычьев русских, вида, чувства, Моей поэзьи изограф, Чьего и славный бритт искусства Не снес, красе возревновав; В чьем рашкуле, мелу, чернилах Видна так жизнь, как в пантомимах, Оленин милый! вспомяни Твое мне слово — и черкни. Представь мне воина, идуща С прямым бесстрашием души На явну смерть и смерть несуща, И, словом, росса напиши: Как ржет пред ним Везувий ярый, Над ним дождь искр, громов удары, За ним — скрыл мрак его стопы — Лежат Иракловы столпы! Тебе — так россу только можно Отечества представить дух — Услуги верной ждать не должно От иностранных слабых рук. И впрямь огромность исполина Кто облечет, окроме сына Его, и телом и душой? Нам тесен всех других покрой. Когда наука иль природа Дадут и дух, и ум, и вкус, Ни чин, ни должность, ни порода Быть не претят друзьями муз. И только ль в поле на сраженье И за зерцалом дел в вершенье Сыновий нужен царству жар? — Нет! — проклят всяк сокрывший дар. Три дщери своего рожденья Судили небеса послать, Чтоб свет, красу и утешенье На землю мрачну проливать; Схватясь красавицы руками, С улыбкой тихими стопами Проходят мир, — и се в наш век Пришли в полнощь, как Петр предрек. Пусть дух поэта сотворяет, Вливает живописец жизнь, А чувства музыкант вдыхает К образованью их отчизн; И нас коль гении вдыхают, От сна с зарею возбуждают, Не стыдно ль негу обнимать? Пойдем Сатурна побеждать! 1804 ЛЕБЕДЬ{*} Необычайным я пареньем От тленна мира отделюсь, С душой бессмертною и пеньем, Как лебедь, в воздух поднимусь. В двояком образе нетленный, Не задержусь в вратах мытарств; Над завистью превознесенный, Оставлю под собой блеск царств. Да, так! Хоть родом я не славен, Но, будучи любимец муз, Другим вельможам я не равен И самой смертью предпочтусь. Не заключит меня гробница, Средь звезд не превращусь я в прах; Но, будто некая цевница, С небес раздамся в голосах. И се уж кожа, зрю, перната Вкруг стан обтягивает мой; Пух на груди, спина крылата, Лебяжьей лоснюсь белизной. Лечу, парю — и под собою Моря, леса, мир вижу весь; Как холм, он высится главою, Чтобы услышать богу песнь. С Курильских островов до Буга, От Белых до Каспийских вод, Народы, света с полукруга, Составившие россов род, Со временем о мне узнают: Славяне, гунны, скифы, чудь, И все, что бранью днесь пылают, Покажут перстом — и рекут: «Вот тот летит, что, строя лиру, Языком сердца говорил, И, проповедуя мир миру, Себя всех счастьем веселил». Прочь с пышным, славным погребеньем, Друзья мои! Хор муз, не пой! Супруга! облекись терпеньем! Над мнимым мертвецом не вой. 1804 ФАЛКОНЕТОВ КУПИДОН{*} Дружеской вчерась мы свалкой На охоту собрались, На полу в избе повалкой Спать на сене улеглись. В полночь, самой той порою, Как заснула тишина, Сребряной на нас рукою Сыпала свой свет луна; Вдруг из окон Лель блестящих Въехал на луче верхом И меня, нашед меж спящих, Тихо в бок толкнул крылом. «Ну, — сказал он, — на охоту Если хочешь, так пойдем; Мне оставь стрелять заботу, Ты иди за мной с мешком». Встал я и, держась за стенку, Шел на цыпках, чуть дышал, За спиной он в туле стрелку, Палец на устах — держал. Тихой выступкой такою Мнил он лучше дичь найти; Мне ж, с плешивой головою, Как слепцу, велел идти. Шли, — и только наклонялись На гнездо младых куниц, Молодежь вкруг засмеялись, Нас схватили у девиц. Испугавшися смертельно, Камнем стал мой Купидон; Я проснулся, рад безмерно, Что то был один лишь сон. Сна, однако, столь живого Голова моя полна; Вижу в мраморе такого Точно Купидона я. «Не шути, имев грудь целу, — Улыбаясь, он грозит. — Вмиг из тула выну стрелу», — Слышу, будто говорит. 1804 |
