Сапожник переменил шнурки, а ботинки растянул на колодке, теперь в самый раз, на ногу.
Антон Петрович забрал из кухни ботинки – острый сапожный дух так и шибал! – поставил ботинки рядышком на стуле и взялся доканчивать простывшие ножки.
На загладку полагался саговый пудинг и жиденький клюквенный кисель.
В еде, как и во всем обиходе жизни своей однообразной и одинокой, Антон Петрович отличался особенным постоянством: по неделям изо дня в день готовились на обед ножки в сухарях, потом неделями котлеты с горошком, и неизменно саговый пудинг на загладку.
– Нюшка племянница заходила, страховку требует Максим Назарыч, – подала голос Овсевна.
Антон Петрович, занятый пудингом, сразу не понял: и какую страховку и кто такой Максим Назарыч?
Племянница же старухи Нюшка, которую он уже давно задумал взять к себе на место старухи, – эта гладкая Нюшка с пухлой рожей и зверским ртом, вдруг стала перед ним ногой в сером пуховом чулке барышни из писчебумажного магазина Деллен – ногой толще, чем он представлял себе.
И эта нога вызвала в нем память о краденой фарфоровой собачонке.
Он вспомнил, что в пальто, в кармане за носовым платком, где-нибудь прижавшись в уголку, лежит тихо и смирно собачонка.
– Девка гладкая, нос шишечкой, а ничего не жрет. Накупит пирожных, пирожными и питается. «Дура девка, говорю, пирожными сыт не будешь!»
– А как она насчет этого?
– Я и то говорю: «ты, может, тяжелая35, пирожные-то жрешь?» «Не-т, говорит, тетенька!» Известно, дура.
Подъев весь пудинг, Антон Петрович вышел в переднюю.
Там нащупал он карман, тихонько запустил руку – какая холодная, она самая, конечно, собачонка!
Но когда вытащил он на свет свою воровскую находку, весь так и вздрогнул:
не фарфоровая собачонка, вовсе не собачонка лежала у него в кармане, а самый подлинный, как игрушка блестящий, холодный браунинг.36
4.
Откуда и как пошел Антон Петрович Будылин?
Вот он в забытьи ума стоит с этой своей блестящей собачкой, совсем не той, какую взять метил тогда у медвежонка от ноги в сером пуховом чулке, раскрасневшейся и улыбающейся –
и скажу вам: та-то фарфоровая лежит себе преспокойно, только не в левом кармане, а в правом.
Вот стоит он и в толк не возьмет, откуда взялась такая необыкновенная и никак неожиданная:
подсунул ли ему кто, злой насмешливый человек, или собственная мысль его, промелькнувшая среди смутных взбудораженных мыслей во взмученной душе, собственное желание, подавшее голос из немого сердца, стало вещью и необыкновенной и никак неожиданной.
Вот и стоит он, крепко держит блестящую собачку, и одни усы кустатые торчат –
Где же и когда зародился такой беспамятный человек?
О своих летах Антон Петрович не любил говорить.
Нынче на Святках у Тимофеевых, когда разговор коснулся возраста человеческой жизни, Антон Петрович, не сводивший глаз с Маши, вдруг точно возмутился.
– Всегда говорят мне, – сказал он, возмущенный, – будто жалеть буду, что не женат! Но когда же, спрашиваю я, разве после пятидесяти лет жалеть буду?
Антону Петровичу и на самом деле пятидесяти нет, ему и до сорока пяти еще с год подождать.
А если виски у него седые, и весь он – все салящееся лицо его в мешках, метрические года тут совсем ни при чем, это уж так природой сделано.
И жениться ему еще не поздно.
А зародился Антон Петрович от русского кореня из третьего и последнего Рима – Москвы.37
Сын благочестивых родителей – так повелось начинать жития подвижников, так будет и тут уместно, потому что жизнь Будылина и труды его поистине подвижнические! – провел он первые годы свои на Трубе38 у птичьего толкуна, где по воскресеньям вся Москва голубятная голубями торгует.
Когда же отец его Петр Петрович вышел в отставку – «папаша в полиции служили!» – скромно говаривал Антон Петрович, – обзавелись они собственным домком у Покровского монастыря39, туда и переехали.
Было их много детей – сестер и братьев, большая семья.
Да одни еще в детстве перемерли, а другие – кто пошел счастье искать, да так и сгинули; сестры замуж вышли и разъехались по провинции, помер отец.
И осталась Аксинья Матвеевна с младшим, с любимцем Антошей.
А жила с ними тетка, сестра Петра Петровича, Олимпиада Петровна, бабушкой ее все звали – древняя старуха об одной ноге.
– Почему это у бабушки одна ножка с мясом, а другая деревянная? Свинчатка40? – скажет, бывало, дотошный!
Или пристанет:
– Найди ключевую косточку!
А когда на Москве-реке утопленника выловили – сосед лавочник потонул, Спиридон Иванович – и много об этом было разговору, совсем извел бабушку:
– Когда ты, бабушка, утонешь, ты хватайся за дно!
Затейный рос мальчишка, – бесенок.
Стал подрастать, отдали учиться. И засупился.
И такой опальчивый сделался, как подменили. Все за книжкой, слова не добьешься, или пойдет, не скажется и пропадает Бог весть где.
Гимназию кончил с медалью, а в университете и году не проучился, погнали.41
Много было огорчений Аксинье Матвеевне и бабушке об одной ноге.41
Чтение книжек обострило и загнало все его мысли к одной огненной мысли41.
И эта мысль зажгла его душу.
Весь мир сошелся у него в одном огненном деле.
И этому заветному огненному делу и положил он отдать свою жизнь.
5.
Две сказки рассказывал русский народ о душе человеческой:
какая цена душе и какой ответ за душу?
И по одной сказке выходит так:
не только убить человека, а и подумать о таком, в конец пропадешь!
Ты только помыслишь о убийстве и уж мысль твоя, как нож, – и тому, на кого замыслил, не сдобровать.
А за это душе-то твоей и в сей жизни уготовано место, – не позавидуешь!
Мысль и дело – одно:
от мысли станется, а кто сделал, неважно.
не убий42, не моги и помыслить убить!
Таков первый завет – воля народная.
По другой же сказке выходит как раз наоборот: убить вменяется, коли обреченный несет в себе зло.
Зло проклято, нет оправдания, и даже кровь молчит.
убий! благословен убивший!43
Таков второй завет – воля народная.43
Две сказки – два завета.
Сказка складка, а есть и быль.
Русский народ оставил и дело – завет самосожигающейся «последней Руси»44, – огненный крест.
Если враг душит жизнь на земле, сквернит ее святая святых и на земле нет больше правды, во имя родной земли, ее святынь и правды, грядет час страстям – вольная страда, вольная огненная страсть, костер.
