– Да, – сказал сам себе Антон Петрович, сам же себе удивляясь, – да, подлинно, отбою нет!..
Конечно, он великодушен, и, конечно, свободен, как никто!
Но показаться на почту, познакомиться с рассеянной Александрой Петровной Сушковой, чего-то ему все-таки неловко.
Антон Петрович просто боялся разочаровать Александру Петровну.
Ведь, на месте бритых ничшенианских усов вылезли у него какие-то черт знает, не то тараканьи, не то еще каких гадов, притом же какими-то прутиками, шевелящимися при всяком причмокивании.
А находясь в любовном восхищении, Будылин помимо воли то и дело, что губой чмокал.
Будылин боялся разочаровать Александру Петровну, но любопытство разбирало.
И чем бы все это кончилось, а может, и повезло бы:
ведь, столько мечтающих пристроиться!
И не такая рухлядь, а и самая последняя мочалка в штанах могла держаться гордо – не она, мочалка, а в ней, в мочалке, была нужда.
Антон Петрович, пораздумав, решился-таки идти вечером в четверг.
А в среду, когда он мечтал о свидании с Александрой Петровной, а свидание это должно было кончиться, само собой, успешно, неожиданно явился Баланцев:
«идти вместе к докторше Кулигиной!».
Антон Петрович заупрямился – очень уж, во-первых, сразу, очень неожиданно. – Но под разговорами Баланцева размяк.
– Чем же все кончится, Алексей Иванович?
– Ничем, ровно ничем, – Баланцев как будто даже удивился такому вопросу: «чем кончится?» – предупреждаю, про любовные письма ни слова, это неудобно. Лучше расскажите что-нибудь таинственное: из Гоффмана что ли? Про «Песочного человека»109. –
– Плохо что-то припоминаю, – сказал Антон Петрович.
– Ну, из Бальзака. Помните, такой рассказ из итальянской жизни, про актеров: еще главная-то актриса оказалась мужчиной?110
– Это неудобно, – чмокнул Антон Петрович, – совсем неудобно: еще примут на свой счет, неудобно. Я лучше уж расскажу из «Дочери шотландского лекаря», про царицу Савскую.111
На «царице Савской» и порешили.
Вальтер Скотт в устах Будылина очарует кого хочешь!
* * *
Зима кончалась под знаком «докторши и балерины».
И без толку.
Всякий раз как с Баланцевым таскался Будылин к докторше Кулигиной, всякий раз обязательно на другой же день получались письма.
Но что ж из этих писем?
Решающего ровно ничего.
И как всегда, и на этот раз решила судьба.
Слегла старуха Овсевна: замучилась совсем старуха своим ужасным кашлем. Пришла тетку проведать племянница Нюшка и осталась у Будылина.
И с того вечера, как Нюшка заночевала на кухне, мысли Антона Петровича направились по-другому.
С каждой встречей он стал вглядываться в Нюшку, и чем зорче глядел в ее зверскую рожу, тем больше, казалось ему, отвечала она всем его требованиям.
А во сне снились ему ноги, такие неожиданные, как у той барышни в медвежьем писчебумажном магазине Деллен, – в сером пуховом паголинке.
И вдруг совсем ясно сказал себе Антон Петрович, так и выговорил, что решил жениться, а жениться именно на Нюшке112.
Довольно ему в самом деле хороводиться, пора и честь знать.
«Пить ему чай с Нюшкой, ничего не хотеть, ни о чем не думать!»
Жить они будут тихо: Нюшка будет жрать пирожные и все у них будет.
– А старуху к черту!
Антон Петрович грозил брандмауеру, другу своему поверенному и вот уж молчаливому, подлинно, могила.
Хоть под конец жизни хотелось ему простой тихой жизни.
– На лоне природы!
Антон Петрович чмокал, подмигивал все тому же бесчувственному своему каменному другу.
«А ну их, – и докторшу и балерину!»
Он может совсем не заботиться о своем костюме, не надо ему никаких и шнуровых ботинок.
А Нюшке он купит большую шляпку, как у балерины Петровской!
Ему надоела, измучила его эта жизнь со всякими требованиями:
«ведь, уж столько времени он должен чего-то добиваться, беспокоиться, подлаживаться».
А он не хочет больше – не желает!
Нет, новую начнет он жизнь.
– На лоне природы! – по Жан Жаку113.
Антон Петрович чмокал, подмигивал другу, причмокивал:
– На лоне природы!
О согласии Нюшки не было вопроса.
Само собой, Нюшка будет только рада или так, что сердцем-то, пожалуй, она никак не отзовется. Ей чего? Ни места искать! Будет Нюшка и на кухне и в комнатах полная хозяйка:
«ешь, пей и спи, сколько влезет!»
Антон Петрович открылся Баланцеву.
Баланцев сразу ровно бы ничего и не понял.
Очень отдаленно начал Антон Петрович и туманно:
сначала о гностике Василиде114 – «о бесстрастном отдыхе от муки существования с его вечным гнётом хотения и воли»115 –
потом о Руссо и про «лоно природы», – а потом уж о решении жениться на Нюшке.
– Алексей Иванович, вы понимаете, мне все надоело! Как перед Богом скажу вам: хочется мне ничего не желать, ни о чем не думать, – на лоне природы!
Что мог ответить Баланцев?
Неприглядная жизнь приятеля вопияла не то хрюком свинячьим, не то со креста воплем души, обреченной на крестное существование, «с вечным гнётом хотения и воли».
– Значит, судьба, Антон Петрович.
Что же еще скажешь!
И было решено: не откладывать в долгий ящик, на Красную горку116 играть свадьбу –
«Антон Петрович Будылин и Анна Семеновна Пугавкина117!»
3. Некуда
Задорский только и мог забивать себя работой и работал действительно до упаду.
Он ясно сознавал, что ему «не под силу» была бы жизнь с Машей, и хорошо, что так все произошло:
они расстались.
– Да, не под силу!
Но своей работой совсем от себя, от своего чувства, он не мог оградиться.
Без Маши было пусто. Раньше он как-то и дело-то свое делал для нее: «приедет, расскажет ей». А теперь одни каторжные будни –
«и жить не интересно!»
И вдруг память о Маше пробуждалась со страшной силой:
мстила ему за все часы его забвения.
И в такие раскаленные минуты ему ничего не хотелось, только –
«только бы вернуть!»
Если бы он был пьяница, он напивался бы до бесчувствия в такие минуты.
Но что-нибудь сделать – как-нибудь передать Маше о этой своей мстительной памяти, – у него не хватало воли.
Работа его давила.
И все часы его были разобраны.
Какой-нибудь особенный случай тащил его к делу: он ехал в больницу. Или принимал у себя, пока не застило в глазах, и он не разбирал слов.
Так всякий день – так прожил он зиму.
И когда повеяло весной, пробудилась и память о первой встрече, о первых свиданиях, он так и скорчился весь –
нет, он больше не мог схорониться от своей мстительной памяти и никаким уж делом ему не оградить себя!
Если бы Маша позвонила ему, – он все бы бросил, все свое дело, он сейчас же бы приехал куда угодно.
Он на все согласен, – ему ничего не надо!
«он будет только смотреть и молить о любви».
Последние дни прожил Тимофеев той самой собачонкой, которую, помните, ребятишки, играя в дикую игру, тащат топить118 –
