Трэвис взвизгнул и резко вырвался. Он вдруг бросился к стене. Как кит, наткнувшийся на скалу, его толстые ладони шлепнули по поверхности мицелиального рельефа и буквально присосались к нему. За руками на мандалу легло и его лицо.

Лукас отвернулся. На подобное лучше не смотреть. За спиной он слышал вздохи и неясные чавкающие звуки – по ним он мог бы предположить, что на телестене включено порно. От этой ассоциации его чуть не затошнило.

Он сунул руки в карманы и начал вышагивать по офису. Ему никак не приходило в голову, что он может сделать. Что может сказать.

На самом деле больше всего ему хотелось сбежать.

Трэвис просидит здесь всю ночь. И все воскресенье. И следующую ночь. С руками на мандале. С мандалой на жирном животе. С локтями на ковре. С мандалой под собой. Не сдержится и лизнет ее. Сам не зная зачем. Неуверенно засмеется – он не понимает, что его так притягивает. Попробует пожевать тонкий край из сушеных грибов. Легонько. Потом больше. Час за часом, но не сможет остановиться. Абсурд! Он все еще не понимает. Рот не воспринимает вкус, и он прокусит язык. Вновь легонько. Немного. Осторожно. Потом все больше и больше. Пальцы деревенеют, он чувствует зуд в ногах и ладонях. У него эрекция. Кратковременные судороги. Он боится боли, но искушение велико. Кроме того… настоящая боль не приходит, это лишь слабые мурашки в местах, где она должна быть. Чешуйки с рельефа остаются у него под ногтями. Мало! Не хватает! Еще, еще больше! Он раздирает себе руки. Затем раздирает грудь. Затем живот и половые органы. Как на терке. Как при совокуплении. Туда-сюда, в диком припадке. В порывах оглушительного наслаждения кожа рвется о поверхность мандалы… легко и просто, будто облупляющийся от жара лак.

Кровь впитывается в волокна гриба.

Волокна гриба – в кровь.

Звуки утихли. Трэвис опирался о стену и избегал взгляда Лукаса, его лицо выражало смущенное удовлетворение – так выглядит человек, застигнутый по пути из борделя утром. Однако не казалось, что, кроме гордости, он что-то потерял. «Стоит ли оно того? Стоит ли того он? – хмуро думал Лукас. – Стоит ли это сделать?!» Насколько он мог судить, у Трэвиса еще был шанс. Большая разница, попадает интравенозный мицелий в организм по пищеварительному тракту или же через кровь. Добычу, которую убил яд кураре на острие стрелы, тоже можно съесть – но горе повару, который порежется при готовке. Здесь ситуация аналогичная. Вполне возможно, что такой человек, как Трэвис, охраняемый прочными стенами трусости от любого нестандартного соблазна, пока не получил ни одного глубокого пореза.

Но, конечно, мандала его манит. В конце концов он попробует.

– Честно признаться, я в тебе сомневался, Боб. Я думал, ты спокойно откажешься от своей мандалы. Но теперь вижу, что ты к ней привязался, – произнес Лукас. – Это таинство не слишком разборчиво. Если тебе суждено, лучше перестать сопротивляться. Я решил. Я тебе помогу.

Он говорил с патетической серьезностью, которую так часто слышал на Ӧссе. Для ӧссенских грибов и ӧссенского гуру лучше не придумаешь.

Лицо Трэвиса скривилось в смеси надежды и страха.

– Я… но я… – начал он.

Затем дико затрясся.

Лукас мгновенно понял, что его так напугало: Трэвис думает, что это предложение подразумевает ритуальную смерть по ӧссенским канонам… чего ему пока не хотелось.

– Тебе нечего бояться. Можно провести все в чисто символическом стиле, – быстро успокоил его Лукас. – Хватит трех капель крови, не больше.

Это уточнение подарило ему снизошедшее вдруг вдохновение.

– Рациональному человеку это может показаться немного притянутым за уши, но в подобных ӧссенских делах есть свои правила… в общем, ты и сам знаешь! Не мне тебе рассказывать, Боб. Их гнев остынет, а ты успокоишься. – Он ободряюще улыбнулся. – Как думаешь, найдется тут полотенце и миска с чистой водой?

Комбинация пафоса и трезвости подействовала безотказно.

– В конце коридора есть кухня, – ответил Трэвис. – Полотенце… наверное, только бумажное.

– Ничего страшного, – заверил его Лукас.

Трэвис поспешно выскользнул в коридор. Лукас отсчитал пять секунд – достаточно, чтобы шаги удалились.

Затем запер дверь.

Это был глупый трюк – и все же лучше, чем драться с Трэвисом. Лукас прекрасно понимал, что времени мало, потому тут же включил молекулярный измельчитель, который стоял здесь для уничтожения документации, скинул пончо и через ткань снял мандалу со стены. Сначала он хотел бросить ее в измельчитель не глядя, чтобы потом не жалеть. Но затем сделал ошибку, все же взглянув на нее.

Ӧссенская мандала. Она была настолько близка к божественной Целостности, насколько может быть осязаемый предмет – чудо, тайна, воплощение снов. Лукас был восприимчив к подобным вещам – он мог сколько угодно смеяться над ними, но они оказывали на него воздействие. И хотя он тщательно старался не касаться мандалы голыми участками кожи, ее сила ощущалась так мощно, словно мельчайшие волокна гифы вот-вот коснутся его пальцев. А узор… Рё Аккӱтликс! Все в нем сжималось, все его «я» дрожало в порыве чувств. Он не мог отвести глаз от мандалы.

«Неужели нечто подобное не достойно человеческой крови? – непроизвольно пришло ему в голову. – Неужели столь совершенная вещь не имеет святого права на жертвы?»

А следующая мысль еще страшнее: «Неужели жизнь вот такого вот Роберта Трэвиса действительно более ценна, чем безграничная, безусловная, вневременная красота?»

Мандала затягивала его. Затягивала его в Центр. Из мира хаоса и крайне безрадостного похмелья, из перспектив боли и смерти, из всего, что его обременяет. «И чего я добиваюсь? Это ведь куда более удачный конец для меня, чем многие другие. Уж намного лучше, чем тот, что меня ожидает. Останется ли Трэвис в выигрыше, если я насильно навяжу ему никчемную земную жизнь вместо величественной ӧссенской смерти? – думал он. – Кто я такой, чтобы решать?»

Но Лукас слишком хорошо знал, в какую ловушку заводят подобные мысли… в какое болото удобного релятивизма и бесхребетной нерешительности. Его отталкивал эгоцентризм ни в чем не сомневающихся людей, но наличие сомнений также было малопривлекательным. Иногда приходится рисковать и принимать неудачные решения, если не хочешь закончить дни в состоянии бессильной апатии и связанных рук, которые уже ничего не могут контролировать. «Прежде всего, я землянин! – резко одернул Лукас самого себя. – Кроме того, мне не нужно знать, кем я являюсь, – вполне достаточно знать, кем я не являюсь. Мы совершенно не похожи на них.

Самая жалкая человеческая жизнь – куда больше, чем абстрактное совершенство. Это предпосылка, лежащая в основе всего, что имеет вес на Земле. Даже замысел Бога не оправдывает смерть, а кто допустит обратное, придет лишь к безбожному убийству».

И все же он не пошевельнулся. Между его ладонями и мандалой был лишь слой ткани. Между мандалой и ее проклятием было десять сантиметров выдыхаемого воздуха. Оставалась лишь мелочь – невидимая стена в сознании Лукаса, нечто непостижимое и в то же время навязчивое, что сдерживало его руки. Жужжание генератора молекулярного измельчителя вибрировало в его ушах. Он собирал все силы в кулак, но их все еще было недостаточно.

Снаружи Трэвис взялся за ручку двери.

– Люк?!. Господи, ты… ты запер дверь?!. – В его голосе звучало искреннее удивление, но времени становилось все меньше.

«Ты не сделаешь этого, Лус!

Разве ты можешь?!

Разве ты можешь сделать подобное?!.»

Внезапно, совершенно случайно, Лукас подумал, что мицелий в этой мандале вполне может содержать и лаёгӱр. Можно незаметно отломить кусочек, спрятать в карман, а дома бросить его в чай. Рё Аккӱтликс, какое бы настало облегчение! Эта навязчивая мысль укоренялась с такой силой, что у Лукаса вспотели ладони, а его легкое корабельное похмелье и неловкие поползновения избалованных инстинктов, которые воспользовались шансом и теперь добиваются толики легкого дурмана, не шли ни в какое сравнение с тем, что ожидает Трэвиса, если свою дозу не получит он. Лукас мог представить этот ад до последней детали.