Фиона покраснела. В этот миг она ненавидела его так сильно, что прямо тут бы выцарапала ему глаза… если бы могла пошевельнуться; звук его смеха полностью ее парализовал.

– Убирайся, – пробормотала она. – Убирайся! – завизжала изо всех сил.

Лукас без возражений направился к дверям. Он все еще смеялся, но, отведя глаза от Фионы и ее сокровища, уже овладел собой настолько, чтобы снова говорить связно. Вытер слезы и еще раз обернулся.

– Прости старого скептика! Я ничего не могу поделать! – Он развел руками и вздохнул, однако это не звучало как раскаяние. – У меня сильная аллергия на магические предметы. Сыпь! Астма! Волосы дыбом встали на…

– Козел! – вскрикнула Фиона.

Лукас снова прыснул со смеху и, шатаясь, вышел за дверь.

Л

ишь подойдя к своему офису, Лукас немного успокоился. Вот так ситуация! Веселье в нем угасало, будто последние пузырьки в бокале шампанского, отголосок бурного наводнения. Ему было жаль Фиону… но не очень. Ей можно даже позавидовать. Ее мир был намного проще.

Когда Лукас пришел к ней, то совершенно искренне хотел поделиться всей своей информацией. К этому его привело все то же: невольное стремление обеспечить продолжение чему-то своему. Ему представлялось не так много ситуаций, в которых Фиона – или кто угодно! – была бы готова выслушать его теории и воспринять всерьез. Иногда их не воспринимал всерьез даже он сам. Всё из-за страха, копившегося в нем годами… и дел, в которых он из-за ограниченности своего времени уже ничего существенного предпринять не сможет.

Йота Возничего, вы только подумайте! Легенда о шайке насекомьих полубогов никого на Земле не интересует. Однако подобные дела никогда не имеют значения сами по себе – всегда важно только то, какой вес им придает общество. Даже магические амулеты могли бы обрести неподдельную силу, если бы за ними стояла медийная магия. Было бы разумно потом идти и кричать, что это противоречит здравому смыслу? Лукас вздохнул. Нет, он не должен был смеяться над Фионой. Ничего смешного – скорее, грустно. Слишком легко Лукас мог представить, как кто-то вроде нее с блеском в глазах и с уверенностью в святой истине стоит рядом со священниками, казнящими Брайана Колдуэлла.

Фионе Лукас привел цензурированную версию: прилизанную, краткую, без эмоций. Он не стал рассказывать ей, что Брайан был его хорошим другом – лучшим, какой только мог быть в пертӱнском посольстве. Также ей не стоило знать, что человек, который на Ӧссе пытается осужденному передать контрабандой средство для быстрой смерти, сам рискует подвергнуться казни того же рода, что была запланирована, и уже не имея надежды получить такую посылку для себя. И уж точно Лукас не собирался упоминать, что с этим он к начальнику пришел сам и добровольно предложил сделать это.

Но он помнил.

Охрана щедро подкуплена; организация этого «затмения внимания» была на самом деле самым рискованным моментом; но все же стоит и дальше действовать незаметно. Лукас входит в узкую келью. Двери должны оставаться открытыми.

Брайан выглядит ужасно. За неполную декаду, проведенную здесь, он невероятно ослаб и постарел. На полуголом теле нет ни одного видимого повреждения, если не считать сгорбленных плеч и нехватки жизненного оптимизма. О боли он, очевидно, пока только размышляет. Зато постоянно.

– Лус, – выдыхает он. – Сказали, что завтра. Звонят в дверь каждый час. Как обстоят дела? Вы что-нибудь сделали?

Его голос вибрирует на границе с паникой.

– Да. Я скажу тебе. Но сначала кое-что на всякий случай, быстро, – говорит тихо Лукас.

Яд в маленькой пластмассовой капсуле. Лукас на мгновение сжимает ледяную руку Брайана и оставляет капсулу в его ладони.

– Прилепи это на внутреннюю сторону зубов… чтобы ты мог раскусить ее и с завязанными руками. Если станет совсем плохо.

В глазах Брайана появляется недоверчивый ужас.

– Господи. Вы… вы меня не вытащите, – выдыхает он.

– Мы пытаемся, – говорит Лукас. – Но собор уже принял решение, и пока не похоже, что его можно обойти.

– Пытаетесь.

Брайан почти не способен говорить. Зубы у него стучат. И вдруг из его глаз брызгают слезы, он падает на колени и хватает Лукаса за ноги.

– Не оставляйте меня здесь! Прошу… пожалуйста, сделай что-нибудь… пусть меня освободят.

Лукас понятия не имеет, что делать. Брайан стоит на коленях на земле, судорожно трясется и почти задыхается от диких всхлипов. Лукас наклоняется и берет его за плечи, но против такого потока слез чувствует себя абсолютно бессильным. Брайан вдруг отчаянно цепляется за его шею. Держит, будто хочет спрятаться под рубашку; будто хочет любой ценой вытрясти из него хоть капельку надежды.

Лукас стискивает зубы. Все в нем сжимается от сочувствия. Но в то же время он ощущает, как взгляды двух ӧссенских стражников впиваются в его спину; чувствует их безграничное презрение и краснеет до корней волос.

– Возьми себя в руки! – тихо произносит он. – Брайан, боже, ты тут не только сам за себя! По тебе будут судить всю Землю. Ты не имеешь права сдаваться!

Брайан отстраняется.

– Тебе легко болтать, – шипит он с ненавистью. – Ты-то не по уши в дерьме!

Нет смысла объяснять ему, что он сам виноват.

– Если вскроется, что́ я принес сюда, то я тоже в нем окажусь, – заверяет его Лукас. – Послушай. У нас нет времени. Постарайся меня не перебивать.

Брайан вдыхает, но воздерживается от дальнейших жалоб.

– Завтра утром… тебя будут спрашивать… – начинает Лукас. Сомневается. – Начальник добился, чтобы всё сделали в форме божьего суда. Тебе дадут слово. Это твой единственный шанс. Ты должен сказать, что ты не виновен, что ты ошибался… ну, все такое, ты сам знаешь; а затем, самое главное, подчеркнуть, что ты слышишь голос Аккӱтликса, который тебя прощает. Сосредоточься, Брайан. Знаешь эту формулу? Всю наизусть?

– Конечно, – говорит Брайан.

Затем вытирает слезы. Он выглядит так, будто в его голове ничего не укладывается.

– Но… но это ведь хорошая новость, – осторожно допускает он. – Я правильно понимаю, Лус: если я продекламирую им парочку дурацких стихов, они меня просто отпустят?!

– Да, – кивает Лукас.

У Брайана начинают светиться глаза.

– Так это здорово! Вы смогли! Так почему ты, черт возьми, прямо не скажешь, что дело только в моем заявлении? Пугаешь меня тут, как будто… будто… что… непонятно что…

Лукас молчит.

Брайан немного притихает и понижает голос:

– Или тут есть какой-то подвох? Если они готовы меня отпустить, когда я все подтвержу, то в чем дело?

Его взгляд соскальзывает на сжатый кулак, в котором скрывается капсула с ядом.

– Зачем вообще… почему мне…

Лукас отводит глаза.

– Я смотрел в архивах, Брайан, – говорит он. – Ты не первый, кто попал тут в передрягу. Были такие, кто не смог этого сказать.

Брайан качает головой.

– Клоуны! Я не какой-нибудь чокнутый Джордано Бруно, чтобы сдохнуть здесь за правду и идеалы! Я уже все обдумал. Я сделал жуткую глупость. Я все подтвержу или опровергну этим слоникам, все, что пожелают! И подпишу, если только не собственной кровью.

– Конечно. Ты справишься, – говорит Лукас. – И положи ее в рот, Брайан. На всякий случай. Для моего спокойствия, прошу тебя. Все равно придется пронести ее обратно, чтобы тут не нашли. Утром ты уже не будешь есть. Прилепи СЕЙЧАС.

Смерть Брайана была ужасна. Образ его мечущегося тела, привязанного к алтарю и горящего от кончиков пальцев, будил Лукаса неделями. Безумный крик звучал в его ушах даже днем. Но это было не самое страшное. Совсем нет.

Это было другое воспоминание, эхо того же голоса перед этим, которое пронизывало его до мозга костей не просто неделями, а годами. Брайан говорил медленно, громко, без дрожи в голосе. Звучные стихи разносились под сводом святыни.